По благословению еп. Дионисия (Алферова)

Большое видится на расстоянии.

Мы можем судить о внутренней жизни Русской Зарубежной Церкви лишь по печатным работам и по свидетельствам очевидцев (увы, уже немногих оставшихся в живых). Понятно, что духовная жизнь, интеллектуальная работа многих людей на протяжении чуть менее столетия – это явление сложное, не поддающееся простой классификации. Понятно, что выделение нами из общего наследия двух каких-то традиций – дело достаточно условное, допустимое лишь умозрительно. И все же мы их выделим, ибо в истории Зарубежной Церкви (и ее продолжения на родине) началась новая эпоха, а старые традиции получили дальнейшее развитие, даже, если можно так выразиться, приращение.

Исконную традицию мы связываем с именами основателей Зарубежной Церкви, митрополитов Антония и Анастасия. Каждая эпоха напрягает мысль людей на свои вопросы, имеющие особую важность именно в данный период. В четвертом веке не спорили об иконах, а в первом – о единосущной Троице. Так вот, во времена основания Зарубежной Церкви главным событием в истории и, соответственно, главным вопросом в церковной жизни стал вопрос политической революции и отношения к ней (а не какие-либо вопросы догматического плана). Политический вопрос этот имел четко видимые для всех вовлеченных в него нравственные проекции и, соответственно, предвидимые последствия в вечности. Церковь, которой Господом поручена роль проводника к вечности, должна была решить этот новый в своей истории вопрос правильно.

Наши иерархи-основатели и потщились это сделать, руководствуясь своей чуткой христианской совестью, своим разумом, обученным в светлое царское время на самом высоком научно-богословском уровне, а также с предельным напряжением всех своих душевных и физических сил. Они разрешили вопрос сергианства, они выработали правильное отношение к такому новому историческому явлению, которое назвали дословно «советской церковью». Они же определили положение Русской Зарубежной Церкви в духовно-религиозном пространстве. И побудили «соседей» по этому пространству признать за ними это самое место.

Кратко обозначим здесь это место. Русская Церковь в изгнании была продолжением и свободной частью прежде бывшей Российской Церкви, с сохранением ее позиций в семье других православных церквей-сестер и в христианском мире вообще. Зарубежная Церковь того периода (и это очень важно, об этом часто забывают) долгое время изо всех сил старалась не упустить, удержать и даже преумножить свой научно-богословский, интеллектуальный, творческий и духовный потенциал, доставшийся в наследство непосредственно от Русской Церкви, разграбленной, униженной и истребляемой на родине. Исполнять эту задачу становилось все сложнее, в связи с «евлогианским расколом», отходом в лучший мир живых носителей уходящей традиции, нарастающими тенденциями секуляризации и национально-культурной ассимиляции (что, собственно говоря, всегда неизбежно в условиях эмиграции).

Зарубежная церковь при этом четко осознавала свой временный статус за пределами отечества и свою миссию в странах проживания. Миссианское сознание это совсем не то же самое, что мессианское, чтобы не сказать: противостоит ему. Так вот, Зарубежная церковь сознавала свою миссию и сознавала ее двояко. Во-первых, свидетельствовать внешнему по отношению к России миру о гонении на Церковь, на Христа и Бога, на всякую религию на родине. Мир нуждался в таком свидетельстве, ибо Красная Москва напрягала все силы, чтобы этому миру свидетельствовать нечто противоположное, а затем на помощь этому внешнему лжесвидетельству Советов подключилась и «советская церковь». Верное осознание происходящего в Советской России имело важное духовное значение как для внешнего мира (дабы самим не повторить ошибок и не стать новой жертвой коммунистической революции), так и для облегчения участи гонимых христиан в России (во всяком случае, на это надеялись русские изгнанники и делали все, что было в их силах).

Во-вторых, миссианское служение Русской Церкви виделось в передаче духовного опыта православия другим христианам, которые пожелали бы им воспользоваться, не будучи удовлетворены теми формами христианской жизни, в которых они сами приняли Благую Весть.

Тот и другой аспект свидетельства необходимо предполагал определенную степень открытости Зарубежной Церкви по отношению к внешнему миру. Отцы-основатели РПЦЗ умели поддерживать братские отношения с поместными православными церквами, не втягиваясь в их конфликты между собой по вопросам автокефального управления, а также по поводу такого недоброго новшества, как новый церковный календарь. Ошибки братьев наши основатели умели не догматизировать, не обострять до степени разрыва, не преувеличивать их значения. Банальный спор об автокефалии конкретной национальной церкви не возвести в ранг новой ереси «филетизма». Не задействовать пару близких понятий «ересь – анафема» и по поводу нового календаря, и по поводу споров о почитании имени Божия, и по другим вопросам.

Интересна позиция Русской Зарубежной Церкви и в межхристианском общении. Исконная Зарубежная Церковь ограниченно участвовала и в экуменическом движении (в качестве наблюдателей), и в совместных молитвах и митингах в поддержку гонимых братьев в России. Для исполнения своей задачи свидетельства это было совершенно необходимо. Но главное даже не в участии в каких-то публичных официальных мероприятиях. Главное – во внутреннем настрое по отношению к христианам иной конфессии, с которыми у чад РПЦЗ было гораздо больше неофициального общения, чем публичного. Прежде чем проповедовать, нужно уметь общаться, не поступаясь своими ценностями и святынями и уважая ценности и святыни собеседника. Как показывает жизнь, для этого каждому конкретному человеку необходимы определенный уровень знаний и определенный сердечный настрой. Человек должен быть чужд комплекса групповой гордыни, выражающегося формулой: мы, только мы и никто, кроме нас. Любой апостол может выйти на проповедь Благой Вести, лишь будучи глубоко уверен, что Христос уже возлюбил тех, к кому он, апостол, направляется, уже пролил за них Свою Кровь и уже ходатайствует за них перед Отцом, готовым принять их в качестве сыновей. Без такой веры христианский миссионер просто невозможен. Свидетельствовать о преимуществе православия перед инославными можно только понимая, чувствуя и уважая их собственный христианский опыт, иначе проповедь православия будет иметь обратный результат. И вот, имея возможность судить лишь по писаниям, мы считаем, что такой настрой свидетелей о православии у первой русской церковной эмиграции все-таки был. И фактом остается принятие миром свидетельства той Зарубежной Церкви и уважение к ней.

Наконец очень важно и отношение Русской Зарубежной Церкви к церкви «советской». Это критика, это неприятие, это сохранение своего свободного положения по отношению к ней. Это строгий бойкот посланцев «советской церкви» (а равнозначно – советских спецслужб), когда они появились собственно за рубежом. Но при этом всегда даже большее значение имело сострадание простым верующим на родине, как катакомбным христианам, так и советским гражданам, вынужденным по условиям своего бытия пребывать в общении с «советской церковью» и ее иерархией.

Отказ от провозглашения «безблагодатности» советской церкви, насколько нам известно, не был в РПЦЗ строго богословски обоснованным. Но, по-видимому, мотивы этого упорного отказа заключались в собственном чувстве сострадания попавшим в беду братьям. Это сострадание человеческое возводило к осознанию Божьего сострадания к ним же во Христе Иисусе, к пониманию, что никакая земная церковная организация, обладая властью разрешать грехи (или не разрешать их), тем не менее, не имеет всей полноты Божественной власти, не имеет власти управлять всеми Божественными благодатными полномочиями.

Если мы теперь сопоставим все сказанное в отношении изначальной Русской Зарубежной Церкви к братским поместным церквам, к инославному миру и к советской церкви, то налицо будет единая традиция верности, растворенной духовной скромностью, и основанной на глубоком знании и широком образовании. Много нужно знать, чтобы увидеть, сколь ограниченно вообще человеческое знание; лишь большой и глубокий духовный опыт рождает в человеке подлинное, не напускное смирение. Так вот, Русская Зарубежная Церковь поначалу была церковью людей больших и глубоких, а потому – скромных, как в личном отношении, так и в групповом.

И вот эта первоначальная традиция духовного и церковного самоощущения со временем подверглась пересмотру. Дерзнем даже сказать – эрозии.

Все шло очень незаметно и как будто логично. Внешние вызовы к Церкви не стояли на месте. Всякий новый день немного не похож на вчерашний. Изменялась «советская церковь», изменялся экуменизм и папизм, изменялось мировое православие. Изменялась и сама Зарубежная Церковь в личном составе всех своих значимых персоналий. Долгое время, чтобы не сказать почти до сего дня, казалось, что заложенная и кратко описанная нами традиция продолжается в новых условиях. И лишь сейчас становится понятно, что параллельно зарождалась другая традиция. Старые вопросы она решала иначе, получая поначалу вроде бы правильный результат, но используя совершенно иной, и на наш взгляд, неверный, метод решения.

Начало этой новой традиции в Русской Зарубежной Церкви было заложено благодаря контактам с греческим старостильным движением. Несомненно, опыт греческих старостильников оказал определенное влияние на русскую зарубежную мысль, и теперь на старые вопросы русские люди взглянули уже иначе.

Кратко сказать, под прежние соображения нравственного, политического, миссионерского характера повсюду начала подводиться новая база - догматическая. Это касалось и сергианства, и экуменизма, и нового календаря, некоторых других вопросов помельче. Логика была простая: братья, ну, сколько же десятилетий можно терпеть; очнитесь, ошибка ваших оппонентов уже стала ересью, а ересь подлежит анафеме, а анафема отсекает от благодати, кроме того, и от всякого общения. Чтобы спасти драгоценный бисер Христов от эрозии со стороны враждебных сил, нужно построить ему ларец из анафем. Нужно оградить бастион истины, стан святых и город возлюбленный, повесив на вратах его лозунг: «Православие или смерть!»

Конечно, это был не только совет греческих братьев, которым русские решили помочь со всей русской щедростью. К тому же выводу, казалось, подводил внешний ход событий. Прежде всего, обвальная всеобщая секуляризация, дух века, захватывавший и топивший в себе все христианские исповедания и еще недавно консервативные церкви. Экуменизм становился все краснее, бесстыднее, все более отходил уже не только от древней церковной традиции (на которой, собственно, изначально предполагалось искать христианское единство – а где же еще?), но и от самых евангельских основ. В лексикон авторов Русского Зарубежья все плотнее входил термин апостасия, отступление от Христа. Все ярче в сознании всплывали апокалиптичские образы, Вторая глава Второго послания апостола Павла к Солунянам, трон человека беззакония, восстающего против всякого глаголемого бога или чтилища.

Никто не мог бы заглянуть вперед. Если бы обозначившийся процесс был линейным, у истории, видимо, не было бы вообще даже сегодняшнего дня. Достаточно просто освежить в памяти писания зарубежных святителей того времени: архиепископа Аверкия, архимандрита Константина, иеромонаха Серафима (Роуза), чтобы понять напряженность эсхатологических ожиданий в самом ближайшем будущем. Слова отца Серафима сделались слоганом: сейчас уже гораздо позже, чем мы думаем. И каждый новый год будет убеждать нас: наше сегодня гораздо позже, чем думал отец Серафим.

В таких условиях, естественно, хочется поскорее укрыться за стенами этого самого града возлюбленного, укрепить стены, задраить люки и забетонировать все щели. Если до погружения осталось пять минут… А если нет?

Вот на таком фоне эта другая традиция и пошла вперед. Она искусственно заостряла и без того не тупые углы, она стремилась зачернить все пунктиры и распороть все и без того обветшавшие и расползающиеся швы. Первоначальная традиция РПЦЗ сдалась не сразу и даже некоторое время оказывала посильное сопротивление. Но ее выдали за предательство, за потворство экуменизму и красному дракону. Сохранить золотую середину отцов-основателей не удавалось. Тем более что настоящие предатели в недрах РПЦЗ тоже начинали появляться и усиливаться, они опровергали эту новую традицию, но тянули, действительно, в сторону от прежней традиции РПЦЗ. И последние десять лет этих предателей вскрыли.

Последний сознательный и яркий представитель старой традиции РПЦЗ – это, несомненно, архиепископ Антоний Женевский, скончавшийся в 1993 году, хорошо понимавший суть нового веяния, разоблачивший его в ряде писаний. Ныне его писания замолчаны, а имя его предано оклеветанию умеренной силы, настолько умеренной, чтобы поскорее забыть о нем и чтобы им всерьез никто не заинтересовался.

Между тем новая традиция принесла Русской Зарубежной Церкви  для начала анафему на экуменизм, сформулированную непродуманно и принятую не единогласно. А через три года после нее – бостонский раскол. Не заставляет ли задуматься такое временное совпадение? Конечно, после не означает: вследствие, но все же…

Разбор исторических событий и персоналий здесь можно отложить, но несомненно одно: новая традиция приобретала все больше сторонников и увлекающихся ею постоянно выводила за пределы Зарубежной Церкви. Ослабленная со стороны ревностных чад и разлагаемая общей и всепроникающей секуляризацией, Зарубежная Церковь наконец не выдержала.

А суть новой традиции не столь уж замысловата. Подведи догматическую базу, навесь ярлык ереси и руби мечом анафемы. Здесь вовсе не нужен ни богословский багаж, ни широта кругозора и образования, ни духовная скромность, о которых мы сказали выше. Задраить люки проще всего. Но что потом?

А потом приходит духовное вырождение. И современная эпоха это показывает со всей очевидностью. Замахнись только на благодатные полномочия Бога, попробуй только приписать их исключительно своей земной церковной организации, и после этого знай, что на евангельском языке это называется отмерить мерою. Теперь жди, что какою мерою отмерил сам, такою отмерится и тебе. И ведь отмеряется, и грозен этот суд уже на земле.

Такая самоизоляция - процесс внутренний, а не внешний. Изолирована на каком-то этапе оказалась и Русская Зарубежная Церковь. Но и тогда носители ее старой традиции подчеркивали: не мы ушли в изоляцию, это нас туда отправили (естественно под давлением Красной Москвы). Мы могли бы и готовы были продолжать свое свидетельство, но уже больше нам не дают такой возможности, а внутренне – мы прежние.

Из такой установки можно определить верное отношение к христианскому миру. Официальный экуменизм, во всяком случае, в современных его формах, а не в тех, что были в первой половине ХХ века, категорически неприемлем. Неприемлем как определенная внешняя деятельность церкви, как идеологическая и пропагандистская установка. Но это не значит, что любое собеседование и даже любое сотрудничество с инославными можно подвести под понятие экуменизма. И соответственно, запретить. Многое познается в сравнении. Свой собственный православный опыт и путь – тоже. Нам есть чему учить и учиться, - разве хорошо такие вещи запрещать? Старая зарубежная традиция, богатая образованием и обученная христианским чувством своим, знала должную меру открытости в таком диалоге, ввела даже понятие о духовном целомудрии и умела его сохранить.

Но, казалось бы, один из правейших идеологов РПЦЗ архимандрит Константин (Зайцев), бывший, тем не менее, выразителем старой традиции, очень много писал против католической опасности «восточного обряда». И, тем не менее, признавал в католицизме самом по себе положительный христианский опыт, до тех пор, пока папство не поворачивается к востоку.

А когда оно поворачивается к востоку, то тут и оживает его первородный грех – вера в свою исключительность. Кто не с римским понтификом – тот вне Церкви. Не церкви, а Церкви! Вот что изначально разделило Восток и Запад - гордое притязание папы, возведенное в ранг святыни, в ранг догмата и абсолютной религиозной ценности.

А вовсе не догмат о Святом Духе или самоизмышленные догматы о чистилище и о Божией Матери. С прибавкой в Символ веры Восток долго мирился, как с неким частным мнением. Но когда частное мнение вместе с обрядовыми различиями стало навязываться мечом и анафемой, тут уже, конечно, переход с Божьей стороны на противоположную становится очевиден.

Итак, первородный грех католицизма ясен – вера в собственную исключительность, в совпадение голоса Рима с голосом Божиим в силу заслуг апостола Петра. Но таков же и первородный грех классического протестантизма. В своем протесте против безобразий современного ему папства Лютер был во многом прав. Беда пришла с приходом веры в собственную исключительность через принципиальное отрицание Предания Церкви. Формула Sola scriptura стала означать в реальности, что только наше толкование Писания является верным. И главный грех протестантизма выразился в духовной и физической борьбе против всех иных пониманий и проявлений христианской жизни, кроме своего, не исключая расколов и борьбы партий внутри самого протестантизма. Иконоборчество, борьба с реликвиями, разгром литургической традиции. Борьба и борьба. Тупая, не утруждающая себя пониманием и образованием, громящая и провозглашающая отлучение от Бога всему несогласному.

Вопрос к борцам против экуменизма: а с чем же мы боремся и какими методами? Не повторяем ли мы при этом главного первородного греха своих же противников? И почему же мы не понимаем, что и в католическом, и в протестантском мире давно уже не все такие? Вот, архимандрит Константин умел это понять и увидеть, а мы?

Правильное продолжение исконной традиции Зарубежной Церкви должно было бы к настоящему времени поставить вопрос о христианской солидарности, независимой от экуменизма. Взаимодействие с некоторыми группами среди католиков и протестантов могло бы иметь цель усиления христианского свидетельства в мире, улучшения христианской проповеди секуляризованному миру, и отдельно еще – миру ислама, отстаивания традиционных нравственных ценностей и евангельских заповедей, подвергающихся пересмотру со стороны сынов века сего. Мы не в силах здесь предложить каких-либо конкретных решений, но отстаиваем пока только законность постановки вопроса в рамках исконной традиции своей церкви и с учетом современной обстановки. Ведь, как оказалось, жизнь продолжается…

А между тем, новая традиция практически повсеместно вытеснила старую. И одним из признаков хорошего тона внутри нее является отдельное почитание во святых митрополита Филарета, третьего первоиерарха РПЦЗ, при котором и с согласия которого эта новая традиция начала быстро набирать обороты. Один из главных современных выразителей этой новой традиции РПЦЗ – иером. Григорий (Лурье) прямо противопоставляет фигуру митр. Филарета двум его предшественникам. Остальные почитатели святителя принимают это противопоставление молча, без особых возражений. Значит, не мы первыми заметили, что в истории Зарубежной Церкви традиций все-таки две (с учетом, что предатели и могильщики ее не составили в ней своей особой традиции).

Эта знаковая канонизация на самом деле является не прославлением покойного святителя лично, а именно канонизацией новой традиции, связывающейся с его именем. Во времена митр. Филарета, как мы кратко пытались показать, подмена традиции была еще совершенно не очевидна, и, поддерживая ее носителей, Святитель сохранял добрые отношения и с ее противниками. Да и сам он был наследником прежней эпохи. И то, что вполне извинительно для него, никак не извинительно для современных церковных деятелей, провозглашающих свое наследие с Русской Зарубежной Церковью, но выделяющих в ее наследии лишь одну и притом позднюю, вторичную традицию.

Совершенно иной духовный смысл подразумевался бы в церковном акте совместного прославления трех зарубежных святителей – Антония, Анастасия и Филарета. Тем более, что заслуги первых двух перед Русской Зарубежной Церковью, возглавлявших ее в самые лихие годы, никак не ниже, чем у третьего. В такой канонизации действительно, выразилась бы верность изначальной и правильно понятой церковной традиции.

И наконец, наше отношение к Московской патриархии тоже следовало бы вернуть к традиционному в РПЦЗ с учетом, естественно, новых исторических условий. Сейчас уже просто глупо обвинять ее в ереси экуменизма, когда этим словом там ругаются все подряд, кроме сотрудников известного отдела, питающихся непосредственно от экуменической деятельности. Ереси, которая охватила бы всю патриархию или большинство ее членов, просто не существует. Ее положение и состояние вновь должно быть оценено с нравственной точки зрения, с точки зрения ее духовной свободы и материальной независимости от разных политических, экономических и прочих не церковных сил. Кроме того, нельзя не принимать во внимание ее аппаратную мощь, которая подчас служит явно не во благо делу христианской проповеди. Самая большая болезнь современной патриархии в том, что она продолжает оставаться гипермаркетом сакральных услуг, подавая таинства, обряды и святыни вне всякого понятия об обращении ко Христу, о крещенских обетах, о состоянии завета со своим Искупителем, от проповеди и принятия Благой Вести, как понятия отдельного от воцерковления. Но здесь нам уже придется говорить о язвах современного православия вообще, а потому речь эта должна стать более осторожной.

Свобода от административной подчиненности такой церкви – это благо для тех, кто его понимает и умеет им воспользоваться. Борьба против этой церкви, особенно с применением деклараций сакраментального характера («нет благодати») – дело духовно опасное, и, по-видимому, недоброе вовсе. Не можем мы запрещать Богу спасти чад Московской патриархии, равно как и христиан других конфессий, хотя и видим их конфессиональные грехи и трудности – вместе со своими, что очень важно.

Возможен ли для наследников РПЦЗ новый путь в новых условиях на основе исконной традиции РПЦЗ? Может быть, - и время это покажет. Хорошо ли было бы, чтобы среди многих православных группировок появилась еще одна – вот такая? Думается, да. Если это кому-то нужно и полезно. А если нет, то придется быть готовым и к этому исходу, помня, что Господь нашего спасения есть Господь и церковной истории; Царь царей является царем всех церковных иерархий.

п.Тимофей.

сентябрь 2008г.

скачать файл