В православной Церкви с
незапамятных времен утвердился взгляд на источники вероучения, каковыми
единодушно признаются Священное Писание и Священное Предание. Этот факт
полагается в основу диалога с протестантским миром. Здесь с наследниками
Реформации фиксируется первое значительное расхождение, из которого вытекает
практически все остальное.
Православная опора на
Предание, безусловно, верна, ибо никакой письменный кодекс не может в
совершенстве вместить весь необходимый для христианской веры духовный опыт.
Многие важнейшие вопросы Писанием не разрешены, а только поставлены. Кроме
того, существуют такие стороны религиозной жизни, которые в Новом Завете просто
не рассматриваются, но во всех христианских конфессиях наследуются по преданию.
Отсюда вполне логично встает вопрос: какое из частных преданий обладает
наибольшим авторитетом? И в первом приближении ответ найден уже многие века
тому назад: кафолическое Предание, которое разделялось и хранилось практически
всем христианским миром, в разные века, в разных поместных церквах.
Важнейшим элементом
Предания, можно сказать, самым его сердцем, является кафолическая интерпретация
Нового Завета. Почему она необходима?
В свое время Мартин Лютер
выдвинул формулу: лучший толкователем Писания является само же Писание. И
существуют определенные места, когда, например, евангелисты и апостолы цитируют
Ветхий Завет, и там эта формула хорошо оправдывает себя. Но дело в том, что
таких мест в Библии меньшинство. Библия не является самоустанавливающейся
программой, которая по руководящей команде саму себя распаковывает,
устанавливает и активирует. Там полно вопросов, которые только поставлены, и
для решения которых даны лишь некоторые руководящие подсказки. А вместе с ними
имеются такие изречения, которые как будто противоречат этим подсказкам. И вот
здесь без опоры на Предание, без святоотеческой экзегезы, уже никак не
обойтись. И плодами ее пользуются разные христиане, как те, которые признают
Предание, так и те, которые не понимают или даже отвергают его на словах, но,
тем не менее, пользуются им на деле.
Первый и очевидный пример.
Как на основании той информации, что дана нам в Евангелии и в апостольских
посланиях, разрешить вопрос о соотношении Иисуса Христа с Тем, Кого Он именовал
своим и нашим Отцом Небесным. А также где здесь место Утешителю Духу Святому?
То есть, тройческий вопрос. Слова Троица в Библии нет. Как соотносятся между
собою Отец, Логос и Параклитос? Прямого решения Писание не дает. Нужно
обращение к Преданию, к святоотеческому наследию. В Писании же есть как места,
говорящие за единосущие трех Божественных Лиц, так и говорящие за вторичность
Логоса по отношению к Отцу, на которые ссылался в частности Арий. Кафолическая
вера, хранимая Церковью изначально, не выводится путем текстологического
анализа из библейского текста. Здесь никак не обойтись без обращения к
Преданию.
Подобным образом обстоит
дело и с христологическими вопросами. Вообще, мы можем сказать, что наследие
вселенских Соборов дает нам богословскую систему, основанную на прочтении
Писания через Предание. В современном же понимании в Предание Церкви необходимо
включать ее богатую историю. И обойтись без этого наследия невозможно – иначе
нам грозит опасность выпадения за пределы христианской веры вообще.
И все же мы не имеем права
сказать, будто в Евангелии все
вопросы только поставлены, и будто бы нет таких вопросов, которые были бы
разрешены однозначно и навсегда. Такие вопросы существуют, хотя они и не
относятся к области богословия. Например, это нравственные вопросы, которым
Иисус, похоже, отдавал явное предпочтение перед богословскими. Ведь
богословские вопросы всегда и неизбежно будут зависеть (еще при самой своей
постановке) от интеллектуальной культуры того народа, где они будут поставлены.
А нравственные вопросы являются более важными и универсальными.
И вот, когда употребляется
выражение: евангельский подход, евангельский взгляд, то речь, вероятнее всего,
идет далее об этих однозначно решенных нравственных вопросах, о той самой сути
Благой Вести, трактовка которой не может быть растолкована, интерпретирована.
Она может быть только или принята, или отвергнута.
Один из важнейших подобных
нравственных вопросов – это соотношение между институциональной церковью и
Царством Божиим, народом Божиим, народом Завета. Проще сказать, конфликт Иисуса
Христа и Его последователей с официальными церковными властями и той(большей по численности) частью еврейского
народа, которая встала за эти власти против Иисуса. Для евангельского
повествования этот конфликт является основным и решающим. Было бы удивительно,
если бы в Новом Завете он был бы показан не разрешенным до конца, хотя бы с
нравственной стороны.
Институциональная церковь
со своим профессиональным священством – необходима всему Божьему народу. Об
этом свидетельствует Новый Завет в ряде мест. Сам Иисус нигде не призывал ее
разрушать или разорять ее устои. Цель же институциональной Церкви прекрасно
выразил апостол Павел в таких словах: Итак,
какое преимущество быть иудеем, или какая польза от обрезания? Великое
преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено слово Божие (Рим. 3, 1-2). В прочем контексте
послания к Римлянам подчеркивается, что других сущностных преимуществ у
институциональной церкви и нет. Но это – главная ее задача. Сохранить Божие
слово в записи, отстоять его от подделок, от апокрифов, от ревизии, пересмотра,
перетолкования. Неслучайно и в истории христианской церкви ее
институциональность (точнее – ее иерархическая структура) возникает
одновременно с гностическими ересями, когда необходимо отстоять изначальное
апостольское благовестие, собрать канон священных книг, отбросив подложные
книги, и свидетельствовать свое преемство от апостолов и первых христиан. В
трудах св. Иринея Лионского мы и находим четкое обоснование, как христианских
первоисточников, так и живого преемства епископских хиротоний. Без
институциональной церкви решить проблему чистоты первоначального Божественного
Откровения оказалось в истории невозможно. Христианство утонуло бы в потоке
мифов и мечтаний, ложных откровений и благочестивых сказок уже во втором веке.
А вот дальше, как в
Послании к Римлянам, так и в самом Евангелии гораздо больше ведется речь о
превышении институциональной церковью делегированных ей от Господа полномочий.
Эти полномочия и власть у нее, конечно, есть, но они не абсолютны, и во всяком
случае, они не простираются на полномочия Самого Господа Бога. Виноградник
Божий дан работникам, но не в собственность, а только в пользование. Работники
не суть хозяева виноградника. Но в притче Христовой они покусились именно на
это: поразим Наследника, и нашим будет достояние его.
Вот в устах Самого Иисуса
Христа мы слышим именно такое приточное объяснение Его конфликта с
первосвященниками и фарисеями. Он Сам явился с тем, в частности, чтобы объявить
людям: границы Божиего виноградника (или овчарни, если понятнее такой
пророческий образ), будут решительным образом перестроены. И дело даже не
только в том, что они будут расширены: во все стороны света к язычникам, вглубь
социальной структуры общества – к различного рода кающимся грешникам. Еще
важнее то, что теперь наступил час Господу Богу лично войти в человеческую
историю и собирать народ Своего Завета уже без оглядки на любые формальные
признаки принадлежности к институциональной церкви. Время человеческого суда
синедриона (а оно всегда может производиться лишь по каким-то формальным
признакам) в отношении принадлежности к Завету и вечной участи людей, -
кончилось. Бог в Лице Своего Сына активно вмешался в этот процесс, взял все
рычаги в Свои руки. Теперь не будет никаких формальных критериев, определяющих
для человека его вечную участь. Эти критерии будут сугубо внутренними, каждый
будет судим индивидуально и неформально. В Завет Божий призываются все люди, из
всех народов и социальных групп, из всех культур. Вступают туда покаянием и
верою в Сына Божия, искупившего их грехи. (Как понимать искупление – это очень
непростой богословский вопрос, как и прочие, лишь поставленный, но не решенный
Евангелием, но сейчас речь идет о принятии самого искупления,как свершившегося факта, имеющего для каждого
из верующих важнейшее значение).
Короче говоря, у
институциональной церкви, севшей на Моисеевом седалище и взявшей все ключи
разумения, теперь будут отобраны ключи Небесного Царства, и отданы в руки рыбарей,
строящих виноградник Божий уже на других началах. Это произойдет потому, что
Моисеевы наследники не дают свободы Самому Богу, не дают Ему свершить наконец
свое благословение над всеми народами. Еще Аврааму сказал Бог, что в семени его
благословятся все народы. Израиль избран для того, чтобы через него все стали
избранными. Когда пришел Мессия, настал именно этот момент: все народы,
казалось бы, должны получить обещанное благословение именно теперь. Но Израиль
(точнее, его институциональная церковь) встал в дверях овчарни и мешает Самому
Богу. Что произойдет? Израиль будет подвинут, помешать Богу он не сможет.
Это не богословский спор.
Это совершенно ясное с нравственной точки зрения разрешение центрального
евангельского конфликта. У иудеев остаются свои доводы, основанные на Законе,
на своих преданиях и на истории. Эти доводы можно рассмотреть, здраво оценить,
признать их более разумными или менее разумными. Но при любой богословской
интерпретации (даже арианской) суть конфликта не изменится, равно как и его
исход. Религиозные лидеры иудеев посягнули на свободу и самостоятельность
Самого Бога, вступившего в правление через Иисуса Христа. Их притязание
неизбежно и независимо от приемлемости их аргументации будет посрамлено и
отвергнуто.
В современном православии
не вызывает большого энтузиазма простое предложение: взглянуть на нашу
церковную жизнь с евангельской точки зрения. Почему-то сразу возникает
подозрение, что мы имеем дело с попыткой вбить клин между Писанием и Преданием.
Почему-то вперед выставляются прецеденты разного рода из церковной истории. Но
кто согласится провести прямые параллели с Евангелием? Может быть, основную
коллизию евангельской истории у нас знают слишком плохо? Может быть, не
понимают, что определенного она может нам сказать?
Как раз наоборот.
По-видимому, ее в целом понимают довольно неплохо. И тогда реакция на слова:
"Евангелие", "евангельский", вполне объяснима.
