Психологи
самых разных вероисповеданий и с различным духовным опытом согласно приходят к
мысли о том, что внутреннее психологическое состояние человека в какой-то мере
формирует окружающую его жизненную действительность. Эта действительность
вокруг нас объективна, она не нами придумана, но она в какой-то мере отражает
наш собственный на нее взгляд.
Строго говоря, это лишь выражение
одного из фундаментальных законов природы, постоянно подтверждаемого в
квантовой механике. Не бывает так, чтобы система жила и действовала сама по
себе, а наблюдатель подглядывал за нею сам по себе, никак в нее не вмешиваясь.
Система непременно должна зависеть от наблюдателя. Наблюдатель – ее неотрывная
часть.
Если пучок электронов (или фотонов)
направить на дифракционную решетку (кристалл), мы увидим волновое действие
пучка. А если, допустим, направить на крылышко крутильных весов, можно будет
измерить световое давление потока световых частиц. Волновое или корпускулярное
проявление света зависит от опыта и от наблюдателя. Наблюдатель – неотъемлемая
часть той гигантской лаборатории, которой является наш мир. Поняв это, физики
уже давно придумали Богу научный псевдоним: Универсальный Наблюдатель. Мир,
собственно говоря, потому и существует, что таковой Универсальный Наблюдатель у
него есть.
Но если этот закон действует в
микромире, то в каких-то иных формах он постоянно проявляется в окружающей нас
душевной и социальной жизни. Человек, настроенный на то, что он тяжело и
постоянно болеет, не излечим в принципе. Он всегда будет болеть, пока не умрет.
Или пока не изменит свой настрой.
Человек робкий, всегда боящийся,
никогда не добьется в жизни хотя бы какого-то результата от любого своего
предприятия. Вокруг него жизнь действительно становится страшной.
Человек, забивающий себя мыслью о
своем полном ничтожестве, постепенно становится ничтожеством, уже не по такому
ложному смирению, а на самом деле.
Конечно, действие такого закона
ограниченно. Если вы внушаете себе, что вы – чайник, то хобот у вас не
отрастет, и круглым вы не станете. Но понятно, что нечто человеческое вы при
этом объективно потеряете. А если вы, постоянно считаете жену, или мужа, или
другого близкого человека, сволочью, то разве такое ваше отношение никак не
передастся объекту вашей неприязни? Особенно если он сам узнает вашу оценку, и тем
более, если он ей отчасти поверит.
Итак, всякий из нас, как наблюдатель
и оценщик окружающего мира, волей-неволей, в силу только этого обстоятельства
уже является фактором, изменяющим этот мир. Пусть в очень небольшой мере, но
любая наша оценка делает или меняет не только нас самих.
Это явление констатируют психологи и
представители самых разных религий и духовных практик. Похоже, что реже всего
об этом вспоминают у нас, в православной среде. Отсюда вовсе не следует, что
нам самим нужно менять основы вероучения и мировоззрения. Не следует отсюда и
то, что такая закономерность будто бы пропущена в Евангелии. Но если, допустим,
буддист расскажет вам, что ваша злопамятность разрушает ваш организм, он
останется прав, несмотря на то, что вы не собираетесь обращаться в буддизм.
Так вот, происхождение закона
влияния человеческого настроя на окружающую среду имеет свое основание в
Библии. Именно Бог Библии, сотворивший небо и землю, все видимое и невидимое,
Бог, не устранившийся от промышления над миром и от спасения мира в Сыне своем,
Он-то и установил этот закон, как и корпускулярно-волновой дуализм света. Бог
поставил человека, не только его деятельность, но и его мысли, чувства, веру и
чаяния, в качестве некоего реле, способного отчасти управлять действиями Самого
Творца. Дав человеку нравственную свободу, Бог Сам несколько ограничил Свое собственное всемогущество. И потому дары
и исцеления, о которых много говорится в Библии, совершаются по вере. Если два
слепца поверят, что Иисус может дать им прозрение, оно к ним придет. Он Сам
подаст им этот дар, но все-таки по их вере, по их желанию, по их просьбе, по их
готовности принять дар (и, вероятно, сопряженную с ним ответственность) (см.
Мф. 9, 27-30).
И таких случаев в Евангелии много.
Вера человека, его душевный настрой становятся такими "материалами",
с помощью которых Бог управляет в мире, изменяет мир, используя их для
осуществления своего плана. Если же не находит в людях такого пригодного для
Себя "материала", то оставляет их со своим безверием. И в итоге все
получают по вере своей.
Впрочем, скажем так, что это общее правило.
Богу нельзя предписать правил. Не всегда Он действует только так. Но все-таки,
ориентировка Его на человеческую веру и человеческий настрой – это Его
избранная "генеральная линия", это именно правило, подтверждаемое в
таком качестве редкостью возможных исключений (вроде явления Савлу на Дамасской
дороге).
Сторонники бога небиблейского, не
обладающего атрибутами свободной и самостоятельной сверхличности, наблюдаемое
явление трактуют как возможность для человеческой веры и психики изменять
окружающий мир. Скромные слова Иисуса: вера
твоя спасла тебя, - они трактуют в собственном и буквальном смысле, будто
психологический настрой человека изменяет его самого и мир вокруг сам по себе. Естественно, такую их
ошибку мы повторять не станем, но все равно должны иметь в виду, что двери
Божией милости открывает человеческая вера, по известному в технике принципу
реле или крана. Давление Божественного всемогущества и благодати "дежурит
на входе" для каждого из нас, но открывать или закрывать кран
предоставлено нам.
И вот, если с этой точки зрения мы
задумаемся, почему Иисус Христос, возносясь на Небо, повелел ученикам
проповедовать Его Евангелие всем людям земли, почему именно эту задачу Он
сделал для всей Кафолической Церкви всех времен и народов главной задачей, и
почему Он Сам практически никогда не брался выполнить эту задачу вместо людей
самостоятельно, то ответ мы увидим на поверхности. Это нужно было самим
проповедующим. Свидетельствовать о славе Бога и о победе Христа Его – это
необходимейшая основа внутренней христианской жизни. Наше спасение лишь
начинается с того, что мы соглашаемся сделать Триединого Библейского Бога, Отца
и Сына и Святого Духа, Господом своего сердца и своей жизни. Свидетельствуя об
этом впоследствии, словом, молитвою, делом, отношением к людям и к миру вокруг
нас, мы вновь и вновь укрепляем начатое однажды дело. Наше спасение динамично.
Не просто так, записался и сиди. Нет, свидетельствуй, воспроизводи вновь и
вновь в делах и словах Божью славу и Божью победу, и она закрепится хотя бы в
тебе. А, вообще-то, и не только в тебе.
Вечная радость и блаженство – это не
такой простой дар, который свалится на нас в конце концов, и сделается нашим
естественным состоянием, само собою понятным. Способны ли мы будем воспринять
такой дар? Это еще вопрос. Псалмопевец предписывает праведным радоваться о
Господе. В вечности ждет именно такая радость. Иисус назвал ее совершенной
радостью. И нужно ей заранее обучаться. Целенаправленно, путем осознанных
усилий вводить себя в душевный мир радости о Господе и о делах Его. И проще
всего, легко и естественно делается это методом свидетельства. Если мы
поделимся с каким-то человеком своей радостью по поводу того, что мы нашли для
себя Бога в качестве своего Спасителя, Небесного Отца и Господа, то есть царя и
правителя своей жизни. Или сообщим, как прекрасны Его дела: в Его творениях, в
Его заботе о людях. Конечно же, все на конкретных примерах и в конкретных деталях.
Вот почему поручение научить все
народы вере в Бога и Христа Его сделано для христиан главным и великим
поручением. Чтобы ввести людей в радость Божьего свидетельства, в постоянное
созерцание Божией славы, хотя бы отраженной в Его делах, а еще не воспринимаемой
непосредственно, как оно имеет быть в будущем веке. Вот почему Иисус заповедал
исповедовать Его (в качестве Христа, Господа и Спасителя своего) перед людьми.
Эта заповедь в наименьшей мере есть проверка личной веры. Такое негативное
содержание в ней, конечно, есть, но, похоже, оно все-таки вторично. Первично и
важно здесь позитивное содержание: исповедуя и прославляя Бога, ты сам
крепнешь, а мир вокруг получает возможность тоже измениться в лучшую сторону по
вере твоей. Хотя бы какой-то крошечный капилляр для Божией благодати
открывается твоим исповеданием.
Теперь самый важный вопрос: а для
чего нам все эти "святые банальности"?
А дело в том, что средний
реалистично мыслящий православный не увидит во всем сказанном ничего
самоочевидного, а то еще и сочтет благоглупостью. Потому что наша реальная
жизнь сказанному зачастую противоречит.
У нас, к сожалению, проповедь
начинается с негатива и им же кончается. Да, без известной доли негатива здесь
не обойтись. Человек начинает искать Бога на основании какого-то опыта своих
личных скорбей. К Богу приводит больная совесть. Христа ищут как Спасителя
только те, кто труждаются и обременены своими собственными грехами и их
последствиями. Невозможно найти Его без этого опыта. Невозможно принять спасение,
просто водрузив его на кучу своих грехов в больной душе. Авгиева конюшня
требует чистки, притом капитальной.
Такая составляющая в миссионерском
свидетельстве, безусловно, есть, и все-таки она не главная для проповедующего.
Для слушающего она может быть главной, да и то лишь на первом этапе. Но
проповедник не может предложить слушателю свою совесть, заменить его совесть.
Он может предложить очень позитивную весть: Бог может и хочет простить тебя и
принять, доказав это словом и делом, творением, откровением и искуплением.
Поэтому в проповеди должно быть гораздо больше позитива, чем негатива. Впрочем,
лишь в том случае, если проповедуется библейский Бог, Отец, Творец и Спаситель.
Но в том-то и беда, что гораздо
большее место в современной православной проповеди занимает не библейский Бог.
А две другие духовные категории: Церковь и устав ее. Гораздо чаще миссионерская
задача в православной среде понимается как привод в церковь, как воцерковление
общества, распространение влияния церкви на окружающую социальную среду. А это
все-таки нечто совсем иное, чем евангельская проповедь.
Конечно, мы исповедуем, что "местожительство"
Бога на земле – это Его Церковь. И конечно, разделяем учение о ней, основанное
на новозаветных текстах, на писаниях святых Отцов, начиная с ранних. Но не
приходило ли нам в голову такое интересное сопоставление.
Хорошо и возвышенно говорит святой
Иоанн Богослов о Жене, облеченной в солнце, о Невесте Агнца, о граде Небесном
Иерусалиме. Все это образы Церкви. Все это тайнозрения духовной реальности. Но
когда Тайнозритель возвращается от небесных созерцаний на грешную землю, то,
переходя от одной общины к другой, он вынужден постоянно сталкиваться то с
Керинфом, первенцем сатаны, вместе с которым нельзя мыться в одной бане, то с
николаитами, дела которых ненавидит Господь, то в самом лучшем случае с
властолюбием Диотрефа, изгоняющего из своей церкви сторонников самого Апостола
(см. 3 Ин. 9-10). Вот картина реальной церковной жизни с другой точки зрения.
Примерно то же самое мы находим и в
откровениях Ерма, автора книги "Пастырь". В духе созерцаемая Церковь,
и Жена, старая и юная одновременно, и великая Божия башня на камнях двенадцати
Апостолов выглядят очень возвышенно, но созерцание реальной картины церковной
жизни у самого автора вызывает разочарование.
И выход один. Признать, что Церковь
на земле – предмет веры и духовного видения, но не земная обыденная реальность.
Помогает здесь понятие институциональной церкви. Надо ввести это словосочетание
в оборот, записывая оба слова с маленькой буквы и не смешивая его с понятием
Кафолической Церкви, где оба слова пишутся с прописной буквы.
Итак, под видом Кафолической Церкви
не следует проповедовать никакой институциональной церкви. Институциональная
церковь не есть предмет проповеди. Верить в нее не нужно. К ней нужно просто
принадлежать, потому как это такое же необходимое условие духовной жизни, как и
таскание своего тела на своих ногах есть условие биологической жизни.
А верить следует именно в то, что мы
не видим. И что нам сообщает Писание, Предание Церкви, и что кратко выражается
Символом веры. Важный признак того, что мы имеем дело с предметом именно
религиозной веры, заключается в том, что этот предмет не только закрыт для
восприятия нашими органами чувств, но и как будто противоречит нашему повседневному
опыту. По крайней мере, вызывает сомнение с точки зрения этого опыта. Формула:
"верую, потому что абсурдно", резка, но все-таки не глупа. То, во что
мы верим, это не банальности и не очевидности. Тем вера и получает силу. В ней
открывается место какому-то доброму и созидательному движению духа. Потому она
и служит тем самым краном для Божией благодати. Потому и употребляются слова о
"подвиге веры". Вера
– это позитивное преодоление окружающего нас негатива. Если ты, вопреки
приятелям и их "здравому смыслу", поверил, что Распятый две тысячи
лет назад был воплотившимся Богом, и Он способен избавить тебя от грехов и
адских мук, то ты преодолел сразу несколько барьеров обыденного сознания
(плотского мудрования, по-церковному), и через них впустил луч Божией надежды в
себя и в окружающий мир. Еще один луч, обретающий созидательную, Божественную
силу. В принципе, таким образом, совершилось дело, вполне сопоставимое по
смыслу и масштабу с исцелением тех слепцов, которые поверили чудотворцу Иисусу
вопреки житейскому опыту и плотскому мудрованию.
В обоих случаях человек своей верой
и душевным настроем изменяет мир, точнее, разрешает Богу изменить мир в
соответствии с Его волей и с Его уважением человеческой воли.
Христианская проповедь должна
заключаться в побуждении свободного и разумного человека к тому, чтобы он
принял истины религиозного характера, такие, в которые веруют, и принятие
которых изменяет человека и мир. Вместо этого возможно и, к сожалению, часто
осуществляется, побуждение человека к каким-то действиям дисциплинарного
характера и духовным практикам: считай себя таким-то и делай то-то. Это и есть
проповедь институциональной церкви и устава ее вместо христианской религиозной
проповеди. Проповедуется дисциплина обряда, дисциплина души, дисциплина
самовосприятия (или аскетика). Все это важно и хорошо, но лишь во вторую
очередь.
Свежий пример на эту тему.
Известного современного миссионера
спросили о том, как быть миссионеру в больнице, если он уговаривал больных к
причастию, а батюшка отказался причастить тех, кто не смог его дождаться, не
принимая положенных таблеток. И миссионер совершенно спокойно и разумно
доказывает, что такой священник поступает нехорошо, а миссионеру нужно заранее
с ним поговорить, а в случае, если такое случилось, так-то и так-то успокоить
несчастных.
Но во всем этом диалоге совершенно
не упоминается кричаще важный, самый главный момент. Разве самое важное в том,
чтобы люди устами приняли частицу Святых Даров? Что служит главным условием ее
неосужденного принятия? Что или Кого нужно принять сердцем и умом, прежде чем
принять частицу устами? Опыт показывает, сколько народу в больницах или домах
престарелых не прочь при случае причаститься и даже потерпеть с утра без
таблеток, совершенно не зная Евангелия, не понимая искупления, не сочетавшись
Христу в крещенском обете, тем более не считая себя обязанными как-то служить Ему.
Почему об этом, о самом важном, главный миссионер страны забывает проронить
хотя бы полсловечка?
Быть может, дело в том, что он
просто не является приходским священником. А возможно, здесь просто отражается
характер современного православного миссионерства, сводящийся к подмене
проповеди Евангелия проповедью институциональной церкви.
Характер собственно евангельской
проповеди непременно несет в себе важнейший позитивный заряд. Несмотря на весь
негатив окружающих реалий в мире и в себе самом предлагается сделать усилие
веры, поворот к добру. Нужно понять и принять, что настоящая реальность гораздо
выше, светлее и чище своих земных проекций, ибо она и есть Сам Бог и то, что
сотворено Им. Мы проповедуем ту весть, которая носит прилагательное: благая.
Иногда переводят с греческого несколько более узко, но понятнее: Радостная
Весть. Суть остается прежней: впуская в душу Христа, человек с Ним впускает
радость. А не тревогу. А не страхи. А не ненависть. А не чувство гордости.
Повторять эту банальность или
благоглупость приходится снова и снова, ибо реальная картина современной
православной проповеди, увы, далека от радости. Человек, труждающийся и
обремененный своими грехами, едва добрел до покаяния, и на этой точке его
ловят, уча, что покаяние – главное, точнее единственное, его дальнейшее
духовное делание, наряду с церковным режимом и мельтешением в околоцерковных
тусовках. Человек достиг точки внутреннего ужаса, той точки, с которой обычно и
взывают ко Христу. Но взывают, чтобы отсюда, оттолкнувшись от этого дна, начать
всплывать в царство радости. Но не тут-то было. Нашего неофита зачастую
пытаются законсервировать на пике ужаса, чтобы он всегда считал себя
ничтожеством, чтобы жил в страхе, смиряясь перед кошмаром жизненной реальности
и перед институциональной церковью. Чтобы жил в негативе. Считал врагов, боялся
и избегал искушений, не забывал, кто князь мира сего, и чего от него следует
ожидать. И чтобы следил за собой, то есть якобы за своими грехами. Но на деле весь
этот негатив от Бога отводит. Точнее, от евангельского Бога.
Потому что евангельский Бог
приготовил нам не вечную борьбу со злом, а вечную радость.
Если вернуться теперь к сравнению
понятий институциональной церкви и Кафолической Церкви, то первая категория
есть предмет наличного бытия, а вторая – предмет религиозной веры. Институциональная
церковь необходима и неизбежна. Ее роль – хранение изначальной апостольской
веры и Предания, а также пастырское окормление верных. Без того и другого
христианство на земле исчезнет в нескольких поколениях. Про институциональную
церковь совершенно верно пишется в катехизисах и юридических документах, что
она есть общество верующих людей, соединенных догматами, богослужением и
таинствами, а также церковной дисциплиной. И с самого начала своего появления
на земле она носит болезни, которые можно связать с именами трех персонажей
времен Иоанна Богослова: Керинфом, Николаем и Диотрефом.
Первое имя ассоциируется с
догматическим релятивизмом, суемудрием, ересью. Дерзкое отрицание и
переосмысление того, что в апостольском благовестии уже ясно содержалось и было
высказано.
Второе имя связывают с релятивизмом
нравственным. Николаиты, видимо, это попытка втащить церковь в содом, или содом
внести в церковь. Тоже классическое и древнее искушение, живущее в
институциональной церкви всегда и притом всегда ее разлагающее.
И третье искушение, тоже присущее
институциональной церкви постоянно, это злоупотребление пастырской властью,
присвоение церковными лидерами не только дисциплинарной власти, но и притязание
на полноту благодатных полномочий, на власть небесных ключей, то есть на личные
прерогативы Бога. Когда институциональная церковь является государственной,
искушение диотрефии грозит превратиться уже в инквизицию.
Эти три искушения от
институциональной церкви неотделимы никогда. Они могут присутствовать и вместе
в самых причудливых сочетаниях между собой. В наличной церковной жизни они
встречаются довольно часто. И подчеркнем: так было изначально, с самых апостольских
времен. Вопреки бытующему в протестантской среде мифу, будто само по себе
возникновение институциональной церкви в конце первого столетия породило все
три искушения.
