Христианская Церковь должна
утверждаться на евангельском, апостольском, святоотеческом основании. Казалось
бы, это просто и бесспорно. Но в реальном современном православном сознании
между этими тремя прилагательными не соблюдается порядка и нужной иерархии.
Повторим еще раз:
- евангельское,
- апостольское,
- святоотеческое.
Получилась пирамида. Если
смотреть по объему письменного наследия, то вершина пирамиды смотрит вверх: идя
сверху вниз, мы движемся от меньшего объема к большому. Если смотреть по
значимости и важности, авторитетности и бесспорности, по признаку
универсальности изложенного учения, то наша пирамида будет смотреть вершиной
вниз нашего списка. Евангельское больше и важнее апостольского, а то, в свою
очередь, важнее святоотеческого.
Теоретически рассуждая,
совершенно тривиальное, самоочевидное для христианина рассуждение, вряд ли кто
решится открыто оспорить такую расстановку приоритетов. Но на деле, в
современной православной жизни пирамида приоритетов выстроена в противоположном
порядке, да еще нередко добавляется новый и главный этаж значимости: суждения и
прецеденты из жизни недавних церковных наставников, а то и ныне здравствующих.
Таким путем получены
главные для современного православного сознания установки, в тисках которых
мечется ум и сердце, не догадываясь и не отваживаясь сопоставить их с
Евангелием, с апостольским наследием, с добрым наставлением прежде бывших отцов
Церкви. Постараемся здесь обозначить эти аксиомы современного православного
опыта и проверить их на соответствие Евангелию, истории Церкви и духовным
реалиям современности.
1. Православная Церковь
есть столп и утверждение истины. А истинность ее зиждется на преемстве.
Преемстве в учении (догматическом и нравственном), в традиции (молитвенной,
аскетической, литургической), в неразрывной передаче священства по определенным
правилам, то есть канонам Церкви. Гарантия истинности – в избегании всяких
новшеств. Прав тот, кто соответствует всему прошлому Преданию, не вводя ничего
нового.
2. Спасение и жизнь вечная
напрямую связаны с правильной церковной принадлежностью, точнее, эта
принадлежность является первым необходимым и важнейшим условием спасения.
Строго говоря, совершенно бесспорно, что спасаемые принадлежат только Церкви и
обратно: Церкви принадлежат только спасаемые. При этом никто из спасаемых не
имеет абсолютных гарантий спасения. Это верно. Но весь вопрос в том, где
границы Церкви Христовой при таком ее определении. Является ли она неким
подмножеством среди множества членов истинной православной церкви? Современные
православные отвечают или молчаливо подразумевают, что да, конечно, это некое
подмножество в истинной церкви и никак иначе.
3. В этой истинной церкви
спасение мыслится главным образом на двух путях. Во-первых, личное
самосовершенствование с привлечением известных правил аскетики,
церковно-молитвенного режима, регулярного участия в таинствах. Во-вторых, это
деятельность в церкви, участие в ее жизни.
4. Все это рассматривается
непременно на фоне приближающегося конца мира. Важнейшим признаком конца
является всеобщее отступление от Христа. Христиане тоже отступают от Христа,
кроме малого остатка, все более полно стягивающегося в небольшую область
истинной церкви. «Познание духа века сего» заставляет православных всюду
пятиться и замыкаться в своем кругу. Отступление попущено Богом, не покусись
остановить его немощною рукою, - эти слова св. Игнатия Брянчанинова буквально
начертаны на средине современного православного знамени.
Теперь эти основные
принципы постараемся сопоставить с Евангелием и проверить на незыблемость. И
если мы возьмем первый из них, то нам понадобится известный минимум знаний по
церковной истории.
Если вернуться в Сионскую
горницу к Пятидесятнице 30-го года, то мы там не найдем никаких основ
церковного Писания или Предания. Канона ветхозаветных книг еще нет, и
совершенно неочевиден факт, что любое почитаемое раввинами еврейское писание
священно. Новозаветных книг ни одной еще даже не написано. Никаких письменных
источников нет вообще. Остается лишь общее видение библейской космогонии (как
возник мир, человек, что такое грех, что такое избрание, завет, обетование
Мессии), вера в Иисуса, как Мессию, обещанного пророками, умершего за грехи
людей и воскресшего из мертвых, а также реальное живое присутствие Святого
Духа. И все.
А затем этим Духом
создается Предание Церкви, и как его основная часть – Священное Писание. К
концу первого века только складывается церковная иерархия, закладываются основы
литургического богослужения, то есть хотя бы некий план в совершении
евхаристии. В начале второго века появляются первые сведения о том, что
некоторые церкви начинают совершать литургическое поминовение своих
свидетелей-мучеников в годовщину их кончины (мученичество св. Игнатия, а затем
св. Поликарпа).
Вопрос: существует ли на
этом этапе истинная Православная Церковь? В 50-е годы первого века апостол
Павел описывает богослужение в Коринфской церкви практически тождественное
современному собранию протестантских харизматов. Вопрос: эти коринфяне –
православные ли христиане? К тому же времени относится и еще один древнейший
христианский документ – Учение 12 Апостолов (Дидахэ), где приведена
евхаристическая молитва без упоминания тайной вечери, страданий, смерти и
воскресения Христа. Вопрос: совершавшие такую евхаристию – это православные
христиане?
Можно затем перенестись в
4-й век, говоря о котором, мы можем все-таки документально судить о порядке богослужения, о житии и
обычаях клира, о церковных правилах и убранстве храмов. Еще лучше мы можем
судить о состоянии догматического учения в то время. По всем этим направлениям
мы ясно видим, во-первых, уже пройденный за три века путь развития и накопления
Предания, во-вторых, очень длинную дистанцию в будущем развитии от тех дней до
сегодняшнего дня. По сравнению с первым веком появилось следующее: канон
Священного Писания Ветхого и Нового Завета (с очень небольшими спорными
деталями, уточненными позже), отдельные молитвенные здания с престолом,
ризницей, сидениями для клира и народа, но еще без икон и алтарных перегородок.
Всеобщей стала трехчастная иерархия священства. По-видимому, еще сохраняются
литургические молитвы по вдохновению предстоятеля. Но уже сложился чин литургии, похожий на
современный лишь в общих чертах, с чтением всех молитв вслух. Один из таких чинов
используется изредка у нас под названием литургии апостола Иакова (к первому
веку могут восходить лишь некоторые элементы ее молитв). Книга правил
исчерпывается пока тем отрывком, который называется в ней теперь Апостольскими
правилами и постановлениями некоторых немногих соборов, пока еще не имеющими
общей законодательной силы. Появляются святоотеческие наставления. Складывается
особый монашеский чин.
Это то, что к тому времени
уже есть, и что отличает традиции Церкви четвертого века от Церкви первого
века. А вот то, чего еще нет, и что отличает ту Церковь от нашего времени. Еще
нет такого прославления Бога, которое сложилось у нас и именуется суточным
циклом: вечерня, утреня, часы и прочее. Праздники в честь мучеников уже есть,
но они еще редки, и само празднество ограничивается литургией и похвальным
словом в память святых. Святцев, как календаря в нашем понимании, еще нет. Еще
близко нет молитв, обращенных к святым, хотя первые песни-панегирики в их честь
уже, может быть, появляются. Не имеет всеобщего распространения даже молитва,
обращенная к Иисусу Христу, как Сыну Божию. Такая молитва еще только входит в
обиход и является аргументом в пользу Божества Христа в арианской полемике.
Христианское сознание того времени абсолютно исключает принесение молитвы тому
лицу, которое не является Богом. В конце 4-го века св. Григорий Богослов только
отстаивает право именовать Святого Духа Богом, но еще даже не ставится вопрос,
можно ли обращать к лицу Святого Духа молитву. Между прочим, ни одна из трех
коленопреклонных молитв Пятидесятницы, приписываемых св. Василию Великому, не
обращена к лицу Святого Духа, - и это в такой-то день! Естественно, после этого
не имеет смысла говорить о каком-либо литургическом почитании Девы Марии в то
время. Хотя в 4-м веке по ходу христологических споров впервые начинает
складываться имя Богородица, но предания о ее Рождестве и Введении во храм,
записанные в некоторых апокрифических евангелиях, нигде еще не приняты. Ни в одном из дошедших до нас списков
канонических книг эти «евангелия детства», написанные во втором веке, не
включены в список признанных книг. В некоторых поместных церквах в те времена
появляются первые рукотворные изображения Христа, портретные, а не
символические (не в виде агнца, лозы, рыбы, доброго пастыря, бывшие и прежде),
но до постановки вопроса о преклонении перед иконами еще очень далеко.
Сохраняется огромная разность в обычаях разных поместных церквей (чины
литургии, чины крещения, помазание елеем мертвых и больных везде разные) и
такое положение воспринимается совершенно нормально. Вопрос о седмиричном числе
таинств христианами того века был бы просто не понят, ибо никто не знал тогда,
как нужно отличать таинство от обряда.
Впрочем, конечно, важнее
всего этого стоял вопрос об исповедании Святой Единосущной Троицы, разрешенный
на основе долгих споров и известного рода компромиссов лишь к концу IV-го века.
Спрашивается: а на таком
уровне развития церковного Предания мы имеем дело с православными христианами,
или нет? Допустим, в наши дни нашлись бы на белом свете христиане, которые,
изучив хорошенько догматику, историю Церкви, литургику и патрологию, сказали бы
так: ну-ка, давайте, вернемся мы к обычаям того времени, свойственным всей
тогдашней Вселенской Церкви. Вот золотой век православного святоотеческого
богословия. Церковь в это время едина. А современные христиане разных
исповеданий хранят у себя хотя бы некие остатки того церковного предания. Из
традиций четвертого века понемногу взяли и православные, и католики, и
протестанты, и т.н. «нехалкидонцы». Если мы вернемся к тем временам, то мы
найдем общий язык со всеми остальными христианами, отыщем, так сказать, общий
христианский знаменатель, под который не подойдут лишь крайние протестантские
толки и секты. Представьте себе, что собрались вместе сербы, болгары, гуцулы,
украинцы и русские. На каком языке удобнее говорить, чтобы понимали сразу все?
Конечно, на славянском. Все участники поймут его быстрее, чем любой другой язык
славянской группы. Так же и здесь, если мы примем за основу предание Вселенской
Церкви до первых тяжелых расколов и потрясений (а это как раз приблизительно
четвертый век), то там мы и найдем эталон православия.
Интересно, что ответили бы
современные православные ревнители на такое предложение? Разве не назвали бы
его в лучшем случае – плодом фантазии, а в худшем – просто ересью. Известно же,
что некоторых священников, пытавшихся вернуться в своей литургической практике
к лучшим образцам богослужения эпохи Вселенских Соборов, многократно обвиняли в
модернизме. Но и тогда от оппонентов не прозвучало вразумительного ответа на
вопрос: где, в каком веке, нужно искать эталон Православия? Пока православное
Предание было лишь в стадии становления, мы видели великих Отцов и великих
святых, именно тогда был золотой святоотеческий век. Почему же момент Торжества
Православия по окончании иконоборческих споров и эпохи Вселенских Соборов
знаменует начало постепенного оскудения, а затем и многовекового упадка в жизни
Византийской Церкви? Почему образы
кротости в поведении епископов начинают исчезать именно тогда, когда
полностью сложилось правило веры?
Во всяком случае, под
громкие клятвы на верность исконной старине Предание Церкви постоянно
развивалось, обогащалось, а иногда, возможно, уходило в такую сторону, куда не
стоило бы ходить.
Итак, что мы ответим на
невинный и не провокационный вопрос оглашенного или протестанта: когда
появилась собственно Православная Церковь? Ответ на самом деле совсем не так
прост, как представляет себе наивное сознание многих современных православных.
Некое становление Предания было совершенно неизбежным, необходимым и добрым
делом, но всегда оставаться добрым и полезным такое развитие не может. Была ли
«золотая середина» и когда она пройдена? Когда был золотой век в истории Церкви
с точки зрения ее внутреннего развития, а не внешнего положения? Где самая
светлая, а где самая темная страница в этой истории? Совсем не простые вопросы.
Во всяком случае, даже их
постановка и попытка найти ответ развенчивает первую из указанных нами выше
мифологем современного православного сознания. Кроме самых основных догматов и
упований, охватываемых приблизительно символом веры, ничто в Церкви за два
тысячелетия не сохранилось неизменным. Все эволюционировало, если здесь слово
эволюция понимать в исконном латинском значении, а не в современном
общеупотребительном. Эволюция буквально означает развертывание того, что уже
было заложено. Строго говоря, взрослое растение эволюционирует из семени, а
животное – из зародыша. Так и Предание Церкви эволюционировало, раскрывая
прежде бывшие, изначально заложенные потенции, но иногда при этом все же
обретая некие новые черты, подобно тому, как и вид взрослой живой особи
определяется не только ее наследственностью, но и условиями среды обитания.
Итак, Православие, Предание
Церкви – это вещи динамичные, а не статичные. Как к этому относиться? Хорошо
это или плохо? Однозначно ответить сложно; чем-то хорошо, а чем-то и плохо. Но
что уж точно плохо, так это самообман и иллюзии в таком важном вопросе. Потому
что на иллюзии самотождественности Православной Церкви в истории зиждется более
практическое верование, а именно, будто современное православие, в том виде,
как оно есть здесь и сейчас, имеет абсолютное, онтологическое преимущество
перед всеми остальными христианскими исповеданиями. Это не значит, будто все христианские
исповедания одинаково близки к истине или далеки от нее. Это значит, что нет на
свете абсолютно непогрешимого и точного богословия, ни в одной из конфессий.
Нет абсолютного преимущества и в плане церковной жизни, и в плане миссии. Тут-то
мы переходим ко второй мифологеме.
Вера в четкую видимость
Церкви, в то, что Церковь Христову всегда можно четко заключить внутри какой-то
церковной группы или конфессии, - такая вера не имеет, так сказать, права на
незыблемость. Весьма вероятно, что в истории Церкви были моменты, когда
приблизительно так и обстояло дело. Но именно потому, что так оно обстояло, так
получилось, а не потому, что так непременно должно было быть.
С точки зрения здравой
логики истину с ложью соединить нельзя. Высказывания А и не А не могут быть
истинными одновременно. Если учения двух разных исповеданий в чем-то
расходятся, одновременно правыми оба быть не могут. Кто-то один точно не прав,
и весьма вероятно, что не правы оба. Вот этот-то второй вариант, когда неправы
все, каждый в свою меру, почему-то не учитывается. Утверждение и его прямое
отрицание не могут быть истинными одновременно, но они могут быть ложными
одновременно. Например, два высказывания: человек произошел от обезьяны, и:
человек произошел не от обезьяны, - ложны одновременно, потому что человек ни
от кого не происходил, а создан сразу человеком.
Небесные тайны Божественной
жизни для человека непостижимы до конца, а потому все наши догматы лишь
приблизительно описывают великую духовную Реальность. У нас нет точного знания,
как Бог пребывает Единым в трех Лицах. А потому, отбрасывая явные еретические
ошибки, мы не должны критерий точного исповедания ставить превыше всего. Все
равно мы не знаем и не узнаем на земле, где есть религиозная истина в последней
инстанции. И если бы правое исповедание служило бы абсолютным критерием
спасения, а Бог не сообщил его нам во всей точности и полноте (понятно: наши
умы это не вместят), значит, Он просто не сумел дать нам спасения. Где же та
мера богословской точности, выйдя за рамки которой, человек обрекается на
вечную погибель? А Евангелие, похоже, говорит о том, что Христос приносит
спасение людям даже очень сильно заблуждающимся, не давая им при этом высокого
богословского образования.
Если Бог есть Разумный,
Самодостаточный, правильно действующий Творец, и Он при том возжелал сделать
нас своими сынами по вере в Единородного Сына, спасти от неминуемой и
неизбежной погибели, то критерием этого спасения Он не может поставить высшее
из возможных богословское образование. Критерием служит сознательное отвержение
свободной разумной тварью предлагаемого ей спасения, но все же не заблуждение,
как таковое, притом еще в таких условиях, когда со всей точностью истину не
знает никто из смертных. Даже земной отец именует своего сына сыном с самого рождения,
не дожидаясь, пока тот получит образование и станет свободной ответственной
личностью.
Во втором анафематизме
Недели Православия поминаются и отсекаются от Церкви те, кто не исповедует Бога
праведным, милосердным, премудрым, всеведущим, а также и те, кто произносит
подобные же хуления. Но спрашивается, в чем именно должно выражаться наше такое
исповедание? Разве Праведный может судить людей не индивидуально, а классами,
социальными или религиозными группами, как это делали коммунистические или нацистские
вожди? Разве Милосердный не захочет спасти погибающих и страждущих, несмотря на
их ошибки? Разве Милосердный не захочет спасти тех, кто сердцем любит Его, а
умом заблуждается о Нем? Разве Премудрый не знает степени нашего неведения?
Разве Премудрому не ясно, что даже наше совершенное богословие крайне образно и
приблизительно, расплывчато и неточно перед той Истиной, Которой является Он
сам, и которую Он знает, а мы не знаем? И разве Всемогущий ставит Себе
невыполнимые задачи? Сказав о спасении овец не своего двора, разве Он будет
собирать Себе самый маленький из всех возможных дворов? ... скачать статью полностью |
