В 1983 г. Собор РПЦЗ осудил
экуменическое движение в форме церковной анафемы. Приведем ее текст с разбивкой
по стихам, для удобства комментирования.
1 Нападающим на Церковь Христову и учащим, яко она разделися на
ветви, яже разнятся своим учением и жизнью,
2 и утверждающим Церковь не сущу видимо быти, но от ветвей,
расколов и иноверий соединитися имать во едино тело;
3 и тем, иже не различают истинного священства и таинств Церкве
от еретических,
4 но учат, яко крещение и евхаристия еретиков довлеют для
спасения;
5 и тем, иже имут общение с сими еретики или пособствуют им,
или защищают их новую ересь икуменизма,
6 мняще ю братскую любовь и единение разрозненных христиан быти
– анафема.
К настоящему времени можно
констатировать, что эта анафема сделалась своего рода исповеданием веры
практически во всех осколках неофициального православия. Лакмусовая бумажка,
проверяющая всякого православного на... как бы это сказать? На степень доверия
к нему.
Долгое время мы совершенно
без всякого критического исследования принимали это "отрицательное
исповедание", как нечто само собой разумеющееся, как выражение нашей
верности не просто Церкви Христовой, но и самому Христу. Естественно,
официальное экуменическое движение мы отвергаем и по сей день по причинам,
которые еще раньше анафемы не раз высказывала Русская Зарубежная Церковь. Эти
причины, кратко можно свести к трем пунктам. Во-первых, современный официальный
экуменизм – орудие вполне определенных политических сил, инструмент мировой
глобализации. Во-вторых, он подвергает ревизии самые основы христианского
учения, а в еще большей мере – библейские нравственные заповеди (мы здесь
политкорректно указываем на содомию). В-третьих, выходя за рамки общения между
христианами, он ставит под сомнение уникальность христианства и, главное,
Самого Христа, как единственного пути к небесному Богу-Отцу. Все это так, все
это предельно ясно православным участникам экуменических сборищ, которые
регулярно на эту тему выпускают соответствующие "мягко протестующие"
документы. А нам всем предельно ясно, что после пары-тройки подобных протестов
с экуменическим движением необходимо просто разойтись.
Но современный реальный
экуменизм – это одно. А вышеприведенная анафема, не затрагивающая ни
политический, ни "содомический" вопросы, ни вопроса об уникальности
Христа и христианства, - это нечто совершенно иное. Судите сами, насколько о
разных вещах говорит эта анафема, с одной стороны, и сформулированные чуть выше
порицания экуменизму – с другой.
Учение, сформулированное
приведенной выше анафемой, нуждается в проверке на соответствие Преданию
Православно-Кафолической Церкви. Попробуем это сделать.
1. Стих первый допускает
проверку чисто историческую. Прежде заметим, что в нем еще нужно бы доказать,
почему учение, что Церковь Христова разделилась на ветви, является нападением на Церковь Христову. На наш
взгляд, такое утверждение неверно. Исповедующий теорию церковных ветвей вполне
может не быть врагом Церкви, разрушителем Церкви, нападающим на нее. Но проверим, насколько верна сама по себе эта
теория. Была ли Церковь Христова в истории разделенной на ветви?
Оказывается, да, была,
причем с самого первого, апостольского века. И эти ветви разъединялись и
соединялись, потом вновь разъединялись, долгое время сосуществовали
параллельно, не имея общения между собою. Удивительно? Давайте посмотрим.
Вот первый век.
Иудео-христиане Палестины с одной стороны, христиане из язычников, обращенные в
основном апостолом Павлом и его сторонниками – с другой. Книга Деяний, послания
Павла к Римлянам и Галатам, Послание апостола Иакова наглядно демонстрируют нам
– конфликт налицо. Действительно, существуют две ветви, яже разнятся учением и жизнью. И разница достаточно велика.
Одни учат, что закон Торы свят и вечен, подлежит обязательному исполнению, что
Мессия-Иисус призвал нас к его исполнению, дал нам свой пример и дал нам силы к
этому. Дела, которые совершаем мы, исполняя Закон, станут критерием нашего
оправдания в час суда и ответа.Другие
учат, что спасаемся мы не делами Закона, а верой во Христа, Который стал для
нас клятвою и принес оправдание по благодати. А наша жизнь по евангельским
заповедям – не причина, а следствие нашего оправдания по благодати.
Разница очень серьезная в
учении. Столь же серьезна она и в жизни. Одни ходят и в синагоги, и в Храм,
проходят очищения и приносят жертвы, другие ничего такого не делают,
ограничивая религиозную жизнь лишь своим евхаристическим собранием.
Ни одно из направлений не
осуждено, не подверглось анафеме. До определенного момента они сосуществовали,
проведя между собою демаркационную черту на апостольском соборе 51 года. Лишь в
начале второго века иудео-христианство постепенно зачахло. Но повторим, анафеме
ни одна из ветвей не подверглась.
Затем в III-IV
веках мы видим весьма большую разницу в учении и жизни между приверженцами
Александрийской и Антиохийской богословских школ. Здесь нет возможности
вдаваться в подробности, но разница между этими школами была достаточно велика,
начиная с принципов понимания Писания и кончая нравственным богословием, а
также установками относительно монашества и общего благочестия. В тринитарных,
а особенно в христологических спорах эта разница стала всем очевидной. Крайние
толки обеих школ вообще выпали за пределы Кафолической Церкви. Но умеренные
течения сосуществовали на протяжении веков, различаясь учением и жизнью, и не
выталкивая друг друга.
Существенная разница в
Древней Церкви заметна вообще при переходе из одной области империи в другую.
Рим спорит с латинской Африкой по вопросам крещения и экклезиологии, та и
другая поместная церковь сильно отличается от сестры в Малой Азии, Сирии и
Египте. Что ни поместная церковь, то ветвь, разнящаяся учением и жизнью. И все
они сосуществуют. Иногда сливаются между собой, как старо-никейцы и омиусиане,
причем это единение служит к утверждению кафолической веры. Иногда долго
спорят, борются, как оригенисты с антропоморфитами в Египте, но всецерковного
осуждения ни та, ни другая партии не получают (в данном случае речь идет о
целом столетии борьбы до 5 Вселенского Собора). А насколько разными были
эсхатологические учения хилиастов и их противников в доникейскую эпоху – и все
уживались в рамках одной Церкви, постоянно разделявшейся на ветви и не
торопившейся резать ножом анафемы по любому шву.
Затем можно вспомнить
размолвки Востока и Запада во времена иконоборческих споров, а особенно в связи
со сменой патриархов Фотия и Игнатия на Константинопольском престоле. Четко
видимые ветви под эгидой двух столиц, то сходящиеся, то вновь расходящиеся, но
никогда не дерзавшие сказать, что противоборствующая "ветвь" больше
уже к Церкви не относится. Подобно и раскол 1054 года случился не по соборному
суду, не по поводу ереси, а по чисто церковно-политическим причинам, и взаимные
анафемы церквей были сугубо персональными. Тогда раскол Востока и Запада еще не
имел догматического основания, хотя разница в учении об исхождении Святого Духа
уже была, и много веков воспринималась, не как повод для раскола. Была и
разница в жизни, то есть в литургической практике, в целибате для духовенства.
И она тоже лишь впоследствии стала трактоваться в качестве причины раскола.
Что все это, как не ветви,
различающиеся учением и жизнью? Когда-то мы же должны взглянуть на вещи
реально!
У одного Отца было два
сына. Они поссорились между собою и оба просят отца: "брат мой неправ;
объяви, что он больше не есть твой сын, лиши его наследия!" В такой
постановке вопроса уже неважным становится, кто именно из сыновей прав. Может
получиться так, что один был почти во всем прав. Но если он дерзает ставить
такое условие Отцу, то его грех в этом отношении перекрывает всю его правду.
Неужели Отец дойдет до
такого безумия, чтобы положительно ответить на такую просьбу любого из своих
любимых сынов? Зачем же нам давать
безумие Богу? (ср. Иов. 1, 22). Если Небесный Отец по-отечески правит своей
Церковью, то только Он сам решит, какие ветви церковного куста подлежат полному
отсечению. И отсекает их. Таковы были гностики первых веков, монтанисты,
манихеи, раскольники типа новоциан и донатистов, затем ариане и другие еретики,
осужденные вселенскими соборами. Суд Божий в отношении их прозвучал не только
анафемой Вселенского собора, но и скорым засыханием и исчезновением ереси, как
серьезного движения, параллельного кафолической традиции. А если церковь-ветвь,
несмотря на анафему вселенского собора, просуществовала полторы тысячи лет,
никогда не прерываясь, то такое обстоятельство церковной истории тоже нужно
воспринимать, как суд Божий.
Впрочем, к теме ветвей мы
еще вернемся, а пока зафиксируем только, что первый стих содержит грубую
фактическую ошибку, и перейдем ко второму.
2. Этот стих, очевидно,
направлен против протестантской теории невидимой Церкви. Но, коль скоро мы тут
вспомнили о суде Божием, то вполне законен встречный вопрос: если Церковь Божия
видима, то где та ветвь, в которой она заключена? Двадцать пять лет назад у
сторонников этой анафемы такой вопрос не вызывал недоумения. Все-таки Русская
Зарубежная Церковь в союзе с греческими старостильниками представляла собою
хотя бы что-то, о чем можно было серьезно говорить. А как сейчас, когда все
неофициальное русское православие только и твердит об "осколках"? В
каком из этих видимых осколков заключена Святая Апостольская Кафолическая
Церковь? Тут уж никто, похоже, не отважится выйти из строя и стукнуть себя
кулаком в грудь. Но "теорию ветвей", однако же, все с прежней яростью
анафематствуют. А не есть ли это прямой ответ Божий: отвергаете "теорию
ветвей" – будьте любезны, получите практику осколков.
Многим я задавал этот
вопрос. Если Церковь, та самая, о которой речь идет в Символе веры, видима, то
покажите же ее наконец. Ни разу не получил вразумительного ответа. Тогда
следующий вопрос: а где мы в Евангелии, в посланиях апостолов читаем о полной
видимости христианской церкви? Наоборот, именно первый век показывает нам две
различные, сильно отличающиеся ветви единой церкви и их сосуществование.
Третий вопрос, уже почти
риторический, хотя вполне корректный, допускающий возможность альтернативных
ответов. Если Церковь, исповедуемая в Символе веры, видима, то зачем тогда и
Божий суд? Зачем разделение пшеницы от плевел совершается лишь при конце? Ведь
в притче, помнится, прополка была отложена именно потому, что всходы пшеницы и
плевел очень похожи. Зеленеющая пшеница и видима среди плевел, и невидима среди
них. Причем то и другое – одновременно. И это вполне наглядно и ясно, в каком
смысле пшеница видима, а в каком – нет.
3. Кто не различает таинств
Церкви от еретических? Ну, например, отцы Вселенских соборов, постановившие
принимать некоторых анафематствованных еретиков без вторичного крещения. Или
они признавали крещение еретиков, или они отрицали необходимость самого
крещения, как неких "врат благодати". Ничего третьего. Иначе, как бы
они приняли подобного рода каноны, как, например, 96 правило Трулльского
собора? Ссылки на Апостольские правила 45-50 здесь несостоятельны, ибо там речь
идет не о каких-то еретиках, а о гностиках – полностью антихристианских
группировках.
4. А кто учит, что крещение или евхаристия еретиков довлеют для
спасения? Согласимся, учащие таким учениям, действительно, не весть что
глаголют. Но тут вопрос серьезнее. А кто в Православной Церкви когда-нибудь
учил, что ее крещение и евхаристия довлеют
для спасения? Где, какие именно святые Отцы писали что-то подобное? В какой
из молитв ко святому причащению мы могли бы вычитать такое глубокое
спокойствие, что сам факт причащения будет довлеть для спасения? Напротив, не
слышим ли мы там опасений, как бы не в осуждение принять спасающую святыню?
Никакие таинства сами по себе для спасения не довлеют. Только крайние из
протестантов полагают, будто вера в Иисуса Христа гарантирует спасение. Но даже
они не говорят, что для этого достаточно просто приступания к таинствам
истинной Церкви. Ибо все здравомыслящие христиане согласятся, что требуется еще
живая вера во Христа, Искупителя и подателя благодати, а кроме того, еще и
жизнь по Его заповедям, то есть, действенное пребывание в благодати. Ясно, что
формулировка этого стиха анафемы предполагала противопоставление: те, кто
веруют в достаточность еретических таинств, неправы, а соответственно, те, кто
верует в достаточность истинных таинств – правы. Но, очевидно, неправы ни те,
ни другие. Какие-то мистерии довлеют для
спасения только в учении откровенных магов. Так изъять из сотериологии
нравственное слагаемое – это грубейшее извращение всего Предания Церкви и
православной аскетики.
Вряд ли человека,
придумавшего этот стих можно упрекать в каком-то сознательном магизме, но ясно,
что этот стих получился и вовсе бессмысленным, бессодержательным.
5. Кто имеет общение с сими еретики? С какими еретиками? С уже осужденными
Вселенскими Соборами? Или с теми православными, которые имут общение со своими
иерархами, запачканными в экуменизме? Кого надо ловить столь мелкоячеистой
сетью? Где суть субъекты осуждения, когда впервые в истории церкви анафема выносится
не за назойливую проповедь опровергнутого лжеучения, а за самый факт общения с
совершенно неопределенными лицами, которые в свою очередь тоже "замешаны в
общении"? Это ж какое нужно церковное КГБ завести, чтобы четко
разобраться, кто у нас "по факту общения" попадает под анафему, а кто
нет? Может нам апостола Петра за факт общения с Симоном волхвом осудить? Ведь и
молились, небось, вместе. А Марка Ефесского осудить за факт присутствия на
Ферраро-Флорентийском соборе? Ведь тоже "имел общение". Как
юридически определить, какое общение и с кем является криминалом?
Налицо еще одна явная
бессмыслица.
6. Мняще братскую любовь... Хорошо, пусть мы отвергнем
"мнимую" братскую любовь. Достаточно расплывчато, но она все-таки была
определена в предыдущем пункте: факт общения с еретиками и теми, кто где-то
общался (общнулся) с ними. Значит, общающиеся, ведущие диалог, имеют любовь
мнимую. А какая действительная? Или, прошу прощения, забежали немного вперед.
Нужна ли вообще братская любовь к заблуждающимся, нужно ли вообще единение разрозненных христиан? Что нам
на эту тему говорит Евангелие? Что нам на эту тему говорит то самое
евангельское зачало, которое читается за десять минут до анафем в самом Чине
Православия? Не презирайте ни одного из
малых сих (Мф. 18, 10). Значит, не мнимая, а истинная любовь все-таки
нужна? Нужна. Тогда в какой форме она может проявиться, если общение, как
таковое, запрещено? Диалог проклят. Значит, остался монолог. Мы на седалище
Моисеевом, а пред нами еретик со связанными руками, с кляпом во рту и с
развешенными ушами. Мы его любим истинною, а не мнимою любовью, а потому и не
предоставим ему слова. Надеемся, что он уразумеет абсолютную правду нашей
истинной церкви...
Интересно, много ли
наловили бы рыбари, ловцы человеков, если бы они вышли на такую проповедь?
Впрочем, довольно. Мы
достаточно долго были под обаянием самой Зарубежной Церкви, под обаянием
славянского языка. Оказывается, уважение и любовь не должны все-таки лишать нас
разума и минимальной способности оценивать простые вещи. По-славянски можно
сказать и глупости, и ереси. А в наследии нашей Матери Зарубежной Церкви тоже
все-таки были и мнения, и разные традиции, и даже эти самые ветви,
разделяющиеся учением и жизнью. Мы уже рассматривали эту тему в другой статье.
Нельзя забывать и еще один
важнейший факт. По принятии этой неуклюжей формулировки анафемы далеко не все
иерархи РПЦЗ возвели ее на уровень исповедания веры и не стали применять ее в
качестве дубины против всех "колеблющихся". Митрополит Виталий в
Рождественском послании 1986
г растолковал эту анафему вполне православно, то есть,
не как осуждение всех и вся, а как указание на опасность греховного пути,
недопустимого для членов РПЦЗ. Это его известное послание послужило поводом к
бостонскому расколу. Именно по поводу этого послания ревнители начали
скандировать: нет ереси без еретиков! И соответственно, осуждать в ад всех,
кого эта анафема может задеть хотя бы косвенно ("имущих общение" и
"пособствующих").
Полностью соглашаясь с тем
Посланием митрополита Виталия, мы и сейчас не призываем выдирать эту страницу
из истории РПЦЗ. Речь должна идти о том, что этой анафеме теперь присвоен
статус некоего "духовного компаса", что она стала такою святынею,
посягнуть на которую считается чуть ли не отпадением от православия. Нет, не
верен такой ее статус! Не должно почитать ее, как святыню. И отрицание ее
сомнительной формулировки вовсе не означает согласия с экуменизмом. Только и
всего.
А теперь случилась беда –
крушение всей РПЦЗ. Должны ли мы в этом увидеть преподанный нам Божий урок? Да,
несомненно. Должны ли мы понять, какие ошибки привели Русскую Зарубежную
Церковь к такому печальному концу? Если бы только печальному, но и позорному.
Этих уроков два. Первый: не дружите с богатыми дядями, с властями и воинствами
какой-либо державы, особенно не христианской. Второй урок мы представили выше.
Нас, можно сказать носом натыкали в кучу церковных осколков, - как же здесь не
переосмыслить свое отношение к теории ветвей! Но мы, якоже конь и меск, имже несть разума! Броздами и уздою тянут нас за челюсти
– и все равно ничего не понимаем.
Идеологи Зарубежной Церкви
(архиепископ Аверкий, архиепископ Антоний (Бартошевич), архимандрит Константин
(Зайцев)) не раз указывали на то, что экуменизм неприемлем нам, потому что он
насквозь политизирован, что он
сделался орудием мировых левых сил. В их времена это выражалось конкретно в
росте коммунистического, просоветского влияния, утверждавшегося через советскую
церковь, участвовавшую в экуменических организациях. А мы тогда еще недоумевали
по поводу наших отцов: дескать, не на главном они тут заострили внимание. Но
они-то и были правы, именно главное они и поняли. А мы должны теперь признаться,
что тогда мы ошибались, а не они.
Тем плох на самом деле
официальный, то есть реальный, экуменизм, что участники его суть реальные
церковные политики прежде всего. И ведут они главным образом, не миссию, не
богословский диспут, который был бы важен и нужен и с инославными христианами,
и с нехристианами, а, прежде всего, политические игрища и торжища. Так было уже
очень давно, в советские времена, когда ВСЦ был добавочной советской трибуной,
но, похоже, такое же положение осталось и теперь. А вместо этого нужна была бы
проповедь. Проповедь Евангелия тем людям из разных конфессий и религий, кто еще
хочет и может ее послушать. Проповедь православного опыта тем христианам,
которые его не знают. Но настоящая проповедь не бывает монологом. Миссионерство
– это искусство слушать, понимать собеседника, переходить на его культурный
язык. И задача евангельской проповеди поставлена нам самим Христом – читайте
последние строки Евангелия от Матфея и первые строки книги Деяний. Но если у
нас сам факт общения с еретиками и нехристями карается анафемой, то куда же
деваться?
Церковь Христова, святая, апостольская,
кафолическая – это предмет нашей веры. Вера же есть уверенность в невидимом.
Веруют в то, чего не увидишь, и руками не потрогаешь. Иногда ущелье знания на
нашем жизненном пути оказывается столь зажатым, что прямые лучи истинного
знания до нас не доходят. Тогда мы воспринимаем их рассеянный свет только
органом веры. И веруем, как бы вопреки очевидности, веруем, доверяя Авторитету,
высшему нашего знания, то есть Богу, Его слову, Его обещанию.
Так веруем мы в воскресение
мертвых, не имея ни малейшего собственного опыта, с которым можно было бы
соотнести такого рода верование. Опыт скорее подскажет нам, что следует верить
в бессмертие развоплощенной души (возможно, при других ее воплощениях, если
хочется), но не в воскресение тела
духовного. Так и в Церковь мы веруем, подразумевая совсем не такую
реальность, которую легко увидеть и потрогать. Более того, опыт, казалось бы,
вновь и вновь напомнит нам слова апостола об иудеях и еллинах: все согрешили и лишены славы Божией
(Рим. 3, 23). Святая Церковь? Где? При таких-то нравах повсюду. Апостольская?
Где? Кто из современных конфессий живет, проповедует, служит, как в
апостольское время? Единая? Да что вы!
И все-таки мы веруем, хотя
видим нечто не похожее на предмет упования. Но чтобы так веровать, необходимо,
прежде всего, отказаться от веры, что некая наблюдаемая здесь и сейчас
группировка и является предметом нашего верования. Иначе мы просто профанируем
веру.
Ключевое слово, которое
все-таки дает нашей вере нечто большее, нечто серьезное, позволяющее превзойти
наше как бы безумие, - это кафолическая. Веруем в кафолическую церковь.
Славянский перевод: соборная, для современного слушателя малопонятен.
Кафолическая, по первоначальному греческому смыслу, значит, целостная.
Целостное – это то, что объединяет разное, и в разных частях собирает,
суммирует общее. Кафолический принцип: все, всегда и повсюду. Кафолично то, что
не противопоставляет свою частичку общему наследию.
Православие, по
первоначальной высокой идее, это как раз и есть борьба за кафоличность, за
собирание и хранение того наследия богословия, литургических, аскетических,
мистических и культурных традиций, которые выражают христианство, как единое
целое. А наше современное православное самосознание выделяет из общей
кафолической традиции только некую одну вплетенную нить, хотя бы и красную.
Современный православный редко когда сумеет внятно пояснить разницу между
понятиями: православная церковь и греко-российская церковь. У нас православие
связывается в сознании с совершенно определенной церковной культурой, и никакая
другая культурная оболочка для хранения тех же догматов, тех же христианских
чаяний и надежд, нами уже не допускается.
Вера в Кафолическую Церковь
не безумна. Она основана на вере в Господа человеческой истории, который во
время оно в стране вавилонской решился на один очень рискованный шаг. Он создал
множество этносов, иже сказуются языки, обособил их, и положил тем самым начало
развитию множества разных культур. А затем прошло долгое время, Он уже явился
во плоти, совершил наше искупление, послал своим ученикам Духа Святого, Который
занялся чем-то, как будто противоположным. Не вспоминается ли вам здесь замечательный
кондак Пятидесятницы, написанный великим песнописцем Романом сладкопевцем? В
Вавилоне были разбросаны семена разных культур и дали разные всходы, цветы и
плоды. А подле Сионской горницы со всего поля идет собирание великого букета с
этого самого поля, причем своеобразие каждой культуры не уничтожается
собиранием, но очищается и возвышается Духом. Егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призва. Не в
смешение, не в срастворение, не в слияние (эти славянские слова нарочито
придуманы для перевода соответствующих греческих слов, показывающих тонкое
понимание греками всех подобных соединительных процессов), а именно в
соединение, где каждый остается собою, но все согласно славим Всесвятаго Духа. Так родилась Кафолическая Церковь.
И тогда есть смысл верить в
то, что она будет жить, и врата ада ее не одолеют. Ибо это вера не в нечто, не
в предмет и не в процесс, это вера в Живого Бога, творящего чудеса, делающего
свое дело и сказавшего нам немножко о том, что Он собрался сделать. Эта вера
столь же безумна и столь же разумна, как и вера в кратковременное сотворение
мира или в оживление поля сухих костей. И
уведите, яко Аз Господь, глаголах и сотворю, глаголет Адонаи Господь (Иез.
37, 14).
И еще об одном важном
наблюдении здесь следует сказать.
Наша вера на нас влияет,
она нас поневоле воспитывает, оказывает нравственное влияние. И это влияние
ощутимо. Впрочем, для ощущения этого влияния из-под него нужно на какое-то
время выйти. Рыба не ощущает мокрой воды. Оказавшись на суше, она, вероятно,
ощущает влияние воды на себя.
Так вот и эта установка,
это анафематное исповедание, (как можно проверить хотя бы на острых клинических
случаях) действительно, оказывало на нас влияние, причем негативное. Это
исповедание делает нас церковными политиками, интриганами, братоненавистниками,
лицемерами. Оно всегда готово предоставить нам индульгенцию на все подобного
рода грехи, коль скоро они совершаются ради единой истинной церкви, за которую
мы все боремся и боремся, не успевая заняться чем-то более полезным. Конечно,
зародыши соответствующих страстей живы в нас были изначально, в качестве
Адамова наследия. Но именно духовная среда, подменившая кафоличность церковного
сознания этой "антиэкуменичностью", постоянно подпитывает эти
страсти.
Читаешь соборные документы
разных групп нашего неофициального православия, и ужасаешься соединению
мелочности и гордыни. Любой собор в любой ветви порождает лишь новый раскол.
Три свежих примера этого у нас перед глазами. Рукоположить епископа, принять
чужого – и снова почти на сто процентов ожидается новый раскол. Никак не идут
из памяти слова Гоголя о его же герое Плюшкине, которого он великолепно
показал, а потом еще и сам же дал ему критическую оценку. Не буду приводить
здесь этих слов, они очень обидные. Но когда сравниваешь хотя бы ведущих
деятелей Русской Зарубежной церкви полувековой давности с тем, что теперь, то
нет другой оценки, как сказать: это - духовная "плюшкиниана".
Портит человека дух
церковной корпорации, причем это, очевидно, происходит не только в православной
среде. Фарисеи, собеседники и противники Иисуса Христа, поначалу были,
вероятно, нравственно лучшими, наиболее религиозными среди своих соплеменников.
Испортил их корпоративный эгоизм. Но не всех. Иосиф Аримафейский, Никодим,
Гамалиил, Савл Тарсянин – достаточно немало поименных примеров лиц из
фарисейской партии, сумевших во Христе Иисусе преодолеть фарисейское
корпоративное наследие. Это обнадеживает в том смысле, что болезнь исцелима и
не является смертельной и необратимой, по крайней мере, до какого-то этапа.
И, конечно, острее всего
чувствуется своя личная причастность к этим церковно-корпоративным грехам, к
этой "плюшкиниане". Я ведь сам тоже разделял и отстаивал эти, так
сказать, основные принципы, выраженные в анафеме. Благодарение Богу, не давшему
переступить черту невозврата!
И сказать вслух такие вещи
– это, конечно, преступление против корпораций с высокими претензиями. Но с
другой стороны, какая разница, что там скажет некое ничтожество среди себе
подобных. Я не агитатор, и сейчас лекцию о проблемах неофициального православия
читаю не я. Ее читает нам всем Сам Господь. Читает строгим голосом, таким, что
в зале стоит напряженная тишина, выражающая испуг и непонимание. И вдруг в
разных углах тишину разрывают два-три невольных, зажатых вскрика: Ах, вот Ты о
чем!..
Лектор, вероятно, не
обидится на подобные выкрики из зала.
