Однажды мои знакомые показали мне статью одного раввина, касающуюся иудейско-христианских отношений. Она была написана по поводу всяких бесконечных «покаяний» христиан разного исповедания перед евреями за все христианские грехи против них, начиная чуть не с апостольских времен. Меня поразила холодность автора ко всем этим излияниям и его нежелание сдвинуться хотя бы на волос в своем презрении к христианству. Из всей статьи каким-то особым могильным холодом повеяло от слов: для нас неприемлема концепция Троицы.

Вот такое слово: концепция. Как противоположно оно тому, что должно для христианина стоять за словами: вера, исповедание, поклонение. Невольно вспомнилось выражение Златоуста: жалкие иудеи, жалкие своей привычкою только принимать и отвергать концепции и вряд ли способные в своей вере на что-то большее. И такой спокойный тон, как будто за этими словами не стоит никакого их отношения к Единому от Троицы. Я даже испугался, что сейчас увижу и такой пассаж: «концепция Богочеловека». Что будут понимать под этими словами те, кто свое «концептуальное восприятие» Богочеловека выразили совершенно конкретными и всем известными делами?

Когда по прочтении статьи чувство этого могильного холода постепенно отошло, я подумал, как это все-таки было бы ужасно, если бы наша вера была бы только принятием или отвержением концепций.

Концепция Троицы – какое ужасное словосочетание! Но при этом, если взглянуть на нашу веру, то окажется, что это выражение не столь далеко от истины. Как мы веруем во Святую Единосущную Троицу? Видим ли ее подобно св. отцам? – Нет, не видим. Имеем ли какой-то внутренний опыт Ее постижения? – Нет, не имеем. А почему тогда мы считаем необходимым веровать в Триединого Бога? Ощущает ли наша совесть, наша душа, наше нравственное чувство какую-либо потребность веровать именно в такого Бога?

Похоже, снова нет. У нас есть что-то иное – живое чувство приверженности своему православному преданию. Его-то мы помним и знаем, оно воскрешается в нашей памяти богослужебным уставом и календарем. Дни особого поклонения Богу в Троице суть Пятидесятница и Богоявление. Тогда и богослужение, и евангельские чтения, и поучения св. Отцов дружно свидетельствуют нам о величии Триединого Бога. С годами все эти воспоминания и поучения откладываются в нашей душе в особый пласт памяти, и умственной, и сердечной. Мы ощущаем свое духовное бытие в общем Предании Православной Церкви. Троицу исповедуем мы во множестве богослужебных текстов и молитвенных правил. Троица – неотъемлемая часть всего нашего молитвенного уклада. И поскольку так, постольку мы и не можем Самого Бога своего представить иначе, как Троицею.

Будем честны перед собою – последовательность именно такая. Конечно, такая вера – это немного получше, чем «принятие концепции». Но все-таки этого мало. Для истинной веры этого совершенно недостаточно.

Догмат Святой Троицы остается для нас отвлеченным, несмотря на некоторое оживление его через богослужебное православное предание. Вот мы веруем в Божество Слова и Духа, веруем в Бога Единого. Вот и сводим это верование в нечто единое. А чем сводим? Кажется, только смирением ума перед непостижимостью тайны. В лучшем случае еще и желанием полно и без искажений принимать свое Православие. Но ведь этого мало.

Для ясности рассмотрим такой пример. Положим, приняла бы Церковь, что на самом деле Бог не Един, а Богов Трое. Или, что есть нечто промежуточное между Божеством и тварью, две особые сущности: Слово и Дух. Разве это наша фантазия? Церковь перед этими учениями стояла лицом к лицу по меньшей мере несколько десятилетий. Допустим на минуту, что это лжеучение вошло бы в церковное предание, обросло бы поучениями, богослужебными текстами, иконным изображением, календарными праздниками. Разве Арий в свое время не потрудился над таким церковным творчеством, хотя бы устраивая свои литании (крестные ходы) или сочиняя свое песнопение, к счастью, не дошедшее до нас? Так вот, если бы все церковное предание сложилось бы в арианском или савеллианском духе, то что же мы? Так и приняли бы эту ересь в том же смирении пред преданием, в том же покорном непонимании сути таинства? Какая сила души могла бы в нас воспротивиться такому пониманию и встать за святое Единосущие и Нераздельность Трех неслиянных Лиц Божества? – Вроде бы, никакая. Почему же св. отцы с такой горячностью стали за Троицу? Они стали за Единосущную Троицу насмерть и притом до того, как вся Церковь осознала и выразила многим разумом и краткими глаголы свое тройческое исповедание.

И чтобы стало ясно, какою силою души нужно отстаивать всякий догмат в Церкви, поставим тот же наш вопрос относительно другого догмата, например, догмата о полноте человечества Христова. Кажется, это положение веры должно быть сердцу ближе, так что потерять его было бы для нас страшнее. Как бы ни научали нас какие-нибудь докеты, что Христос только казался человеком, мы не поверим. Даже если нам скажут, что это есть самая древняя вера церкви, все равно не поверим. В нас не поверит этому не только ум, смиряющийся перед непостижимостью Божества, и не только воля, привыкшая подчиняться церковному преданию. В нас закричит самое наше нравственное религиозное чувство. Нет, - скажет оно, - Евангелие не может утверждать такой лжи. Оно настолько ясно показало нам страдание Христово, что если сделать его мнимым, то вся вера наша рухнет. Нет, - скажем мы далее, - мы не с такой мыслью входили в купель крещения и не с таким чувством выходили из нее. Нет, мы христиане, и не могли бы никогда именоваться этим именем, оно стало бы для нас лишь праздным звуком, если бы самое святилище нашего духа не знало, что Он пострадал за нас, если бы через наше сердце не прошло сострадание Ему. И если теперь Его страдание лишь призрак, то чему тогда вообще остается нам верить? Отказаться теперь нам от веры во Христа,  действительно пострадавшего всем Своим человеческим естеством за нас, - да проще нам отказаться от веры в собственное существование!

Можем ли мы теперь сказать, что вот точно так же, всеми силами души и духа мы держимся догмата о Святой Троице? Почувствует ли наше сердце, поймет ли наша совесть, что, лишившись веры в Троицу, они лишатся чего-то жизненно необходимого для самого своего существования? Может быть, какое-то подобосущие в Троице вполне терпимо и приемлемо для нас, если бы оно было общепринятым в Церкви учением?

И если это действительно так, то в общем-то, вера наша начинает походить на принятие концепции. Но почему в ответ на такое признание самим себе, слышится смутный сердечный протест, почему возникает такое отвращение от самого этого слова, почему веет от него могильным холодом?

Кто поможет нам понять самих себя и осмыслить свою веру? Вот, Митрополит Антоний предлагает нам к тому способ, как понять нравственную идею догмата о Святой Троице. Этими словами озаглавлена его статья на эту тему.

Суть дела в том, что во Святой Троице, согласно М. Антонию, дан образ отношения людей друг к другу в Царстве Небесном. На земле человеческие личности разобщены до взаимного противоборства, но это есть последствие человеческого грехопадения, это свойство падшей природы. В будущем веке эта противоположность человеческих личностей должна исчезнуть. Спасенная часть человечества составит одно тело – Тело Христово, во всей смысловой полноте и глубине этого выражения. Возникнет общность жизни людей между собою, общность действия, служения Богу, единение преискреннее, как бы и вовсе один человек. Никакое я не сможет мыслить себя отдельно. Но при этом никакое я не растворится в общем мы или в безбрежном Едином. Ни одна личность не претерпит никакой ущербности, но ни одна не будет иметь своей отдельной жизни, все будут соединены, как члены одного тела под главою Христом. Каждая личность сохранит свой характер, свою неповторимость, свое произволение, в которое по-прежнему даже Господь не будет вторгаться насильно. Но при этом у всех будет как бы один ум, как бы одна душа, одна воля, ибо единым и цельным станет все их устремление у каждого человека. Иными словами, одна жизнь, но множество живущих!

Как это может быть, как осуществится единое бытие во множестве личностей, мы понять не в состоянии. Это тайна, но ведь та же самая тайна, что и Триипостасная Единица Божества! Для человека такое состояние в будущем веке возможно, потому что он создан по образу Божию, где различие Лиц не мешает единосущию, а единство сущности и бытия не смешивает Ипостаси. Бог Сам таков, а потому и для человека установил подобный же порядок отношений! А невозможно нам себе это представить по нашей греховности, потому что человек пребывает в своем падении и отчужден любви Божией.

Растворите вместе с пантеистами хотя бы одну живую человеческую личность в некоем Едином будущем Бытии – и вся эта дивная гармония пропадет. Обособьте личности друг от друга по образу их земного грешного существования, свяжите их только узами полезного обмена, но отберите от них общее бытие – и опять все разрушится. В том и другом случае тайна исчезнет, появится картина, вполне постижимая методами философии и доступная земному человеческому опыту, но что-то очень важное исчезнет.

Шаг влево или шаг вправо от этой изумительной картины Божественного Откровения и ничего выходящего за рамки нашего земного мышления не остается. Что же «наводит на резкость» саму картину? Одно, важнейшее, сущностное Божие свойство: Бог есть Любовь. Если личность растворяется, некому будет и любить, если нет единения жизни, то это уже не любовь, а какой-то симбиоз, вполне разрушимый остающейся самостоятельностью личностей.

Любовь есть единственное сущностное свойство Божества. Писание особо выделило только его, не сказав, что Бог есть истина, хотя Он истинен, что Бог есть святость, хотя Он, конечно, свят, что Бог есть всемогущество, хотя, Он, без сомнения, всемогущ. Лишь любовь присвояется Богу Откровением, как имя существительное, а не прилагательное. И как объясняет св. Филарет (Дроздов), прочие Божии свойства суть лишь облачения любви (см. проповедь в Вел. Пяток 1816 г. и также УЛ № 41).

Получается, что сказать: Бог есть Любовь, и сказать: Бог есть Троица, - значит, выразить по сути одну и ту же мысль. Точнее, это значит утверждать в Боге единосущие несливаемых Ипостасей. Откровение дополнительно нам еще свидетельствует, что Лиц Божества три, а не два и не четыре, но способ их существования возможен только в единосущии и нераздельности разных Лиц. Если же Бог не есть Единосущная Троица, то тогда Он не есть и любовь. При этом Он может оставаться милостивым и справедливым к человеку, Он может щадить и вразумлять кого-то, но Иоанново свидетельство о Нем, как о любви, придется убрать или перетолковать.

Вот в какого Бога веруем мы, христиане. Ни одна на свете религия так о Боге не мыслит. В соотношении между единением по бытию с одной стороны и личностью с другой везде наблюдается доступная рассудку определенность: или Бог Личен, но тогда Един и отчужден от тварей (иудаизм, ислам), или, если соединение тварей с Божеством возможно, то личность при этом должна исчезнуть (пантеизм, индуизм).

Итак, только любовь подает возможность для единения по жизни при сохранении личности. Любовь, как сущность Божия, как то, что изначально существует только в Нем и свойственно Ему. Только такой Бог-Троица, Бог-Любовь может и Сам соделаться Человеком и человека соделать богом, то есть причастным Своей Божественной жизни. Бог-Единица не может стать человеком, не может и обожить человека, потому что для этого и нужно то изначальное свойство, которое в Боге есть и которое дает нашей жизни всю небесную надежду и отраду. Нужна, иными словами, возможность единения жизни, единения естества, при различии личностей.

Все это разъясняет нам М. Антоний на основании своего внутреннего опыта. Это был человек, обладавший редким качеством: личной причастностью к Божественной любви. Если мы посмотрим на его житие, на его отношение к пасомым и к ученикам, мы увидим нечто необычное. Не может простой человек вдруг начать утверждать такую первейшую обязанность любого пастыря: воспринимать приходящего к нему человека так же, как мать воспринимает свое новорожденное дитя, когда его подносят к ней в первый раз; ибо эта мать всем внутренним своим существом знает, что это именно ее дитя, она уже не мыслит себя вне его, у них с младенцем уже одна душа, хотя и в двух личностях.

О любви много празднословят люди, ее не имеющие, и вообще этой темы всуе касаться нельзя. Но странное дело: когда читаешь у М. Антония о самой возможности такого единения человеческих душ даже на земле, когда убеждаешься, что слова эти не есть плод отвлеченного умствования или фантазии, что автор это, действительно, знает на опыте, - тогда эта речь чувствительно трогает сердце, тогда хочется верить ей полностью, тогда возникает желание и самому воспринять хоть малую частицу такого опыта. Тотчас же отдаешь себе отчет, насколько это будет тяжело: срастворить свою душу с другою, хотя бы и близкою, какие тяжкие внутренние и внешние скорби при этом неизбежно придут. Эгоистическое чувство сразу же поднимает в душе свой мерзкий голос, но и при этом чувствуешь, что подлинное небесное блаженство может заключаться лишь в той любви, о которой сказал М. Антоний и о которой Церковь учит изначально. Все остальные отношения между людьми такого высокого именования недостойны.

И вот, собственный отклик в душе на призыв любви небесной, отклик, не гаснущий от отчаянного противодействия всех остальных сторон грешной  души, как раз и показывает, что сам призыв доносится с Небес. Мы потому и можем ощутить необходимость и непобедимую силу именно такой любви, что она есть сущность нашего Бога, по образу Которого мы созданы, и именно ею мы и искуплены.

Вот чем ценно нам Тройческое исповедание. Вот, какою частью души своей должны мы встать за святое Единосущие и Нераздельность Неслиянных Лиц Божества. Отметаем безумие Ария, потому что в боге Ария нет любви, есть трудовое соглашение. Отметаем нечестие Савелия, потому что в его боге нет любящих, а есть только собственная самовлюбленность его бога. А мы сами, хотя и привыкли строить отношения с людьми по принципу соглашений, хотя мы сами поворачиваемся к людям несколькими различными масками, как бог Савелия, хотя мы и самовлюбленны, как эти несуществующие боги (или существующие лишь в преисподних земли), но самая-то глубина души нашей знает, что это неправильный порядок, что это плод нашего падения. В самой глубине души мы сознаем, что все живущее там под именем любви, живет под чужим именем, что это лишь мозаика эгоизмов, а на самом деле любовью именуется совсем иное, а именно то, что есть в Самой Святой Троице. Потерять для нас веру в Единосущную Троицу равнозначно потере той любви, необходимость которой мы все же иногда ощущаем и ради которой иногда бываем способны на поступки и на жертвы.

Согласимся, что такое обоснование веры во Святую Единосущную Троицу есть нечто большее, чем непротивление Священному Писанию и Преданию Церкви.

скачать статью