В ХХ веке в Русской Церкви вышел немалый спор по поводу понимания догмата Искупления. В центре его оказались работы М. Антония (Храповицкого), основателя и первого возглавителя Русской Зарубежной Церкви. Владыка Антоний высказал и обосновал ряд важных мыслей по этому вопросу, многие из которых были встречены его современниками в штыки. Спор этот не утих и по сей день. Постараемся вникнуть в те из идей приснопамятного иерарха, которые нам представляются верными и весьма полезными.

На наш взгляд, для того, чтобы квалифицировать некоего христианского пастыря или учителя как еретика, тем более такого человека, которого судят современники, сопастыри, лично с ним знакомые, требуется непременно уяснить, из какого духовного состояния сказано им то или иное сомнительное слово. История Церкви показывает, что иногда достаточно просто принять это во внимание и многое сразу станет ясно само собою.

Если с этой точки зрения мы посмотрим на М. Антония, то напротив, непременно увидим его искренность и скромность. А кроме того, мы прочтем такие его слова, которые просто не могут прийти человеку на ум и на сердце, если он не имеет соответствующих душевных расположений и качеств.

Критики Митрополита обвинили его прежде всего в том, что он почувствовал недостаточность общепринятого понимания Гефсиманской молитвы Господа Иисуса и внес в ее толкование свежее слово. Почему так сильно заинтересовал его этот уже вроде бы давно решенный вопрос? Почему он начинает утверждать, что Гефсиманская молитва не может приноситься от страха смерти, что Господь не может скорбеть смертельно в этот момент о Себе, но Он скорбит о нас? Зачем вдруг об этом говорить в эпоху революции, когда перед Церковью стоит множество других проблем?

Может быть, нам станет это ясно, если мы вспомним собственное поразительное мужество нашего Архипастыря. Однажды в час, когда на него был наведен ствол оружия, он спокойно сказал: "Если вы хотите меня убить, я к вашим услугам, приступайте, для меня легче умереть, нежели видеть ваши беззакония". Эти слова были сказаны так искренне и не по-актерски (если только возможно актерствовать в такую минуту!), что лучше всякой охраны обезоружили покушавшихся. И вот именно из такого состояния духа и объясняет Владыка, что Христос не мог бояться смерти, ибо часто и простые люди радостно идут на смерть за святые идеи, тем более ради вечной жизни, тем более предвкушая радость Воскресения.

Задумаемся теперь на минуту о себе: а мы могли бы все это помыслить, прочувствовать, высказать? Пришло ли бы нам это в голову, когда напротив, страх страданий и смерти в нас живет, и когда нам даже утешительно полагать, что и Сам Господь был в какой-то мере не лишен сего страха?

Впрочем, не станем отрицать, что человеческая воля Господа в Гефсиманской молитве проявила свое отвращение от смерти - это все-таки общепринятое учение Церкви, высказанное многократно в полемике с монофизитами,- но смертная скорбь Господа от этого действительно быть не могла! Соглашаемся здесь с Митр. Антонием, полагая, что он не противоречит Отцам, но что дано ему было почувствовать, понять и яснее других выразить некую важную сторону евангельского события. И это понимание не могло прийти откуда-то, иначе как из описанного духовного расположения Владыки.

Идем дальше. Митр. Антоний говорит о том, что Гефсиманская молитва стала тяжелейшей духовной скорбью для Господа, что эти душевные муки сопоставимы с муками крестными, и что породить их могла только Его сострадательная любовь к человеческому роду. А эти слова из какого сердца родились? Поистине тысячу раз прав Спаситель: от избытка сердца глаголют уста! К пониманию дела Единого Пастыря и Первосвященника приходит пастырь и священник не иначе, как из собственного опыта. Когда мы прочтем его статьи о пастырстве, то можем понять из них (хотя об этом даже не намекается), что автор таких строк гефсиманское моление приносил постоянно! Он учит этому каждого молодого пастыря, учит, как первейшей его обязанности. Неужели это может быть сказано без соответствующего духовного опыта? - не поверим!

Наше Искупление - тайна тайн и святая святых всей христианской веры. Логически она непостижима. Логически она часто и веско опровергалась умами холодными и неверными, служа кому-то из них в соблазн, а от иных вменяясь в безумие, но утверждалась она лишь теми, кто брал крест свой и сраспинался Христу. Лишь с креста своего открывается Тайна Креста Христова. - И это также не наше слово, а общепринятое в Церкви учение.

Очень простой отсюда вывод: Христову Гефсиманию не поймет тот, кто сам не переживал свою, равно как отказывающийся от креста не поймет Креста Христова. А кто и в какой мере может пережить Гефсиманию, кроме Первосвященника Вечного? - Добрый Его раб, священник Христов.

Когда М. Антонию возразили приверженцы логики: нельзя противопоставлять Гефсиманию Голгофе, он отвечал, что и не противопоставлял, но, как видим, не пытался долго полемизировать. Он знал, что это бесполезно: в ту гефсиманию, в которую входил он сам ради паствы своей, его оппоненты пока не входили, а когда войдут, то не станут и спорить.

Вот где надобно искать корни! Только в духовном опыте. Чего не пережил человек на себе, о том не сможет судить, да и не станет тем заниматься.Впрочем, где и когда Церковь провела строгое разграничение: мы искуплены на Голгофе, а не в Гефсимании? Где было бы подчеркнуто это а не? Напротив, и в службах Страстной Седмицы, и в акафисте Страстям Господним оба события представляются нам в неразрывной связи. Более того, вся жизнь Господа Иисуса на земле, начиная от рождества и обрезания, была сплошным страданием и крестом. За что любой человек терпит боль, голод, зной, скорбь? Не за свои ли грехи? (Если не нравится вопрос "за что?", можно спросить: ради чего? - Ради очищения своих грехов). А за чьи грехи терпит всю эту человеческую жизнь Единый Безгрешный? Не за наши ли? (Если не нравится юридическое "за грехи", скажем: ради исправления нашего - но никак не Своего! - падшего естества).

Митрополит Антоний, не отрицая телесных страданий Богочеловека на Кресте, обращает внимание на душевные страдания Его в Гефсимании. Нам остается повторить об архипастыре те слова, которые обычно говорят с оттенком укоризны: судит по себе. Но мы произносим их с похвалою, притом обоснованною: да, судит по себе. Судит так человек, ни во что вменяющий сам страдания телесные, но хорошо знающий, что такое пастырская скорбь за чужую погибающую душу, что такое молитва за нее, если не до кровавого пота, то во всяком случае до кровавых слез.

И из этого утверждения М.Антония делают вывод, будто он отрицал значение крестных страданий для нашего искупления. Якобы и самого-то Искупления не было, раз не в крови и не в телесном страдании дело. Разве может такую нелепицу возвести на него тот, кто по себе познал, что такое страдание душевное? Как будто кроме телесного и не бывает другого рода страдания! Разве может кто-то имеющий собственный опыт пастырской сострадательной любви говорить, будто М. Антоний отрицает значение крови Христовой в Искуплении и утверждает, что Господь лишь (лишь!) объял нас сострадательною любовью.

А что же возвело Господа и в Гефсиманию, и на Голгофу, что вообще свело Его на эту оскверненную грехом землю, как не сострадательная любовь к падшему роду человеческому? Все-таки любовь ли причиною Креста или что-то иное?

Вот так возведен в "моралисты", в "сентиментальные проповедники", более того - в "крестоборцы"! - кто? Величайший крестолюбец и крестоносец нашего недавнего прошлого, столько раз смотревший смерти в лицо, так что смерть сама не выносила его взгляда и бежала; столько перестрадавший за стольких учеников, столько раз преданный ими, столько раз одинокий и оставленный! Он остался последним из тех, кто гласом вопиющего в пустыне взывал к народам Европы о помощи России. Он, гневно обличавший неверие и предательство своих учеников митрополитов Сергия и Евлогия, никогда не соблаговоливший их грехам, само обличение свое погружал в такую любовь, которая может идти только из самой глубины сострадающего сердца. Читая его письма к этим лицам, веришь им полностью. Это не обычная дешевая вежливая приписка перед подписью: с искренней любовью во Христе. Это - на деле то самое, чему он учил и словом и большим, чем слово. А последняя в его жизни проповедь о слезах покаяния, приводимая в жизнеописании, прерванная многоточиями во всех местах, где Владыка плакал! Если такова она в записи, что, читая, хочешь приостановиться на каждом многоточии за тою же нуждою, то какова же она была в храме!

С владыкой Антонием не соглашались некоторые, знавшие его, но никто не посмел поставить ему тех упреков, которые ставят теперь. Понятно, что зная его лично, никто не посмел бы назвать его "крестоборцем", разве только какой-нибудь фанатик или сумасшедший. Владыка Антоний до последнего пребывал на своем посту под знаменами воинствующей Церкви, под ее крестной хоругвью, лицом к лицу с наглым и безстудным злом.

Итак, судить о духовном наследии М. Антония, как и любого другого церковного автора, можно только учитывая его собственный нравственный облик, его слова и деяния. В этой внутренней жизни автора и весь секрет его богословских мыслей. И даже если М. Антоний высказал вещи сомнительные, то должно помнить, что он любую из них, подвергшихся нареканию сопастырей, более не стремился проповедовать, что совсем уж не в духе какого-либо еретика. Надобно и нам отплатить за его ошибки, буде мы таковые отыщем, взаимною скромностью.

.

Нашему времени определенно не хватает таких церковных вождей, как М. Антоний. Но это и понятно. Терпеливым исповедникам Бог посылает царя Константина, подвизающимся за Единосущную Троицу - святителей Афанасия, Василия и Григория, неравнодушным к нравственной грязи - Златоуста. Русской эмиграции Он же поставил духовным вождем Антония. Всегда есть какое-то примерное соответствие церковного народа и его вождей. Поглядишь на верхушку нынешней Московской Патриархии, - и тоже сделаешь какой-то вывод о ее общем духовном состоянии.

Да и мы сами готовы ли принять вождя такого духа, такой силы любви, как М. Антоний? Не окажем ли мы ему тотчас же противодействие? Не станем ли тут же гасить его огненное слово холодом логических построений и надерганных отеческих цитат? Не оставим ли его в полном одиночестве? Не наградим ли обидными прозвищами?

Впрочем, вернемся к сути предмета.

Говоря об учении М. Антония о догмате искупления, следует отдавать себе отчет в том, что свои мысли владыка высказал в полемических статьях. Основное внимание в них автор заостряет на нравственной стороне вопроса, но при этом не стремится отчеканивать догматические формулировки. Поэтому некоторые фразы М.Антония, подвергшиеся острой критике, действительно, приходится признать неудачными. Не можем мы согласиться с категоричностью Владыки и в том, будто вся Русская Церковь, точнее вся богословская школа, была пленена западным юридизмом и забыла подлинно святоотеческий взгляд на Искупление. Православная школа - это не бурса. Школу представляли такие святители, как Филарет Московский, Феофан Затворник, тот же Макарий Булгаков. Сказать, будто все они были схоластами латинского типа и понимали искупление только в дуэльных терминах нельзя. Все-таки между Православием и Западом оставалась в этом вопросе пропасть.

Похоже, что сам М.Антоний не пытался создавать свою собственную "систему школьного богословия", свою "схему искупления", взамен той, которую низлагает. Главную роль в восприятии учения Церкви об искуплении автор отводит правильно воспитанному духовному чувству, а не жесткой логике; его цель - дать живое, действенное раскрытие таинства искупления с точки зрения искупленного и возрождаемого к жизни грешника. Потому М. Антоний иногда жертвует точностью выражений, стремясь передать горячее сердечное восприятие.

Чтобы понять его писания правильно, не нужно пытаться вкладывать его идеи в общую стройную схему, не следует делать то дело, которым сам автор явно не желал заниматься. Критики М. Антония обыкновенно именно так и поступают: собирают из его трудов наименее удачные цитаты. Обратим все же внимание на несколько сильных, ярких положений в его учении, с тем чтобы лучше осознать их для себя. Мы полагаем, что в ряде мест сущность церковного учения раскрыта им глубоко и верно.

Главный вопрос в догмате искупления - соотношение милости и правды Божией. М.Антоний дает понять, что о восстановлении правды Божией Крестом Христовым можно говорить лишь в относительном смысле. Это положение он развивает в полемике с плоским юридическим пониманием: смерть Христа за смерть грешника, добродетель Второго Адама за грех первого. Мало того, что буквальное юридическое или торгово-обменное понимание этих слов ведет к нравственной холодности и успокоенности за свое спасение (мы искуплены и больше от нас ничего не требуется),- земное представление о правде Божией в искуплении порождает ряд неразрешимых логических сложностей.

В словах "правда" и "справедливость" тот же корень, что и в слове "равенство". Справедливость в обычном представлении предполагает обмен равного на равное. В таинстве Искупления такое понимание опрокидывается буквально на каждом шагу.

Цена Голгофской Жертвы, страдание безгрешного Агнца Божия безмерно превосходит цену искупаемого ею. На это возражают, что добровольная жертва сверх должного и сверх равного не нарушает принципа справедливости. Но тогда неизбежно возникает несправедливость между Лицами Божества: Отец не должен требовать и принимать от Сына жертвы сверх человеческого долга - если, конечно, справедливость понимать как принцип равенства в обмене. Почему Он после неимоверного страдания Сына Своего в Гефсиманском саду не посылает все же двенадцать легионов ангелов и не разрушает козней иудеев?

Но принцип "равным за равное" нарушается и далее. Христос страждет на земле, но верующие в Него не избавляются этим от земных страданий; даже напротив, чем ближе они к Нему, тем более им приходится страдать в этой жизни. Христос умирает, но и все мы остаемся под осуждением телесной смерти. Наконец, мы получаем вечную жизнь и избавление от ада, но это тоже не означает, будто вместо нас кто-то, даже Сам Христос, остался бы навечно во аде. Ни в одном из трех указанных отношений нет обмена равным за равное. Да и справедливо ли и человеку получить рай просто потому, что за его вину пострадал Некто иной? Нигде не остается места протестантскому термину: "замещение", пожалуй, наиболее ярко выражающему юридическое понимание правды Божией в Искуплении.

(скачать статью полностью)