(О работе арх. Сергия (Страгородского) “Православное учение о спасении”)

Распространяемое в узком кругу издание «Православное действие» в серии «Оновых ересях» перепечатало недавно статью смч. Виктора (Островидова), еп. Глазовского и Воткинского, напечатанную им в 1912 г. в старообрядческом журнале «Церковь» под псевдонимом «Странник» и направленную против богословского труда арх. Сергия (Страгородского) «Православное учение о спасении». Критическая статья именуется: «Новые богословы», к которым автор относит не только архиеп. Сергия, но и его учителя архиеп. Антония (Храповицкого), будущего первого предстоятеля РПЦЗ, имя и деятельность которого, судя по всему, раздражают как самого автора статьи, так наиболее – ее переиздателей.

Мы оставим здесь в стороне вопрос аутентичности. Действительно ли предлагаемая статья написана смч. Виктором, действительно ли она напечатана в указанное время в названном журнале и каким образом переиздателями она найдена и раскрыт псевдоним автора? Мы не имеем возможности перепроверить эти данные, а потому автора статьи станем именовать еп. Виктором, все свои сомнения оставляя при себе.

Еп. Виктор разоблачает учение арх. Сергия о спасении, точнее об оправдании христианина в таинстве крещения. Основная мысль критика заключается в следующем: «Тайна Христова пришествия в мир – точно определенное историческое делоБожиего спасения человека, известный момент, цена которого в нем самом, как таковом». Потому нравственные толкования догматов, которыми-де так увлеклись архиепп. Антоний и Сергий, рискуют привести сих «новых богословов» к голому морализму. Окажется, будто благодать Божия лишь помогает личному произволению человека в его собственном деле нравственного совершенства, а крещение не очищает человека от греха, а только подает человеку нравственный пример во Христе и помогает этому идеалу следовать. По сути дела, еп. Виктор подводит «новых богословов» под анафематствованную еще в древности пелагианскую ересь и разоблачает это лжеучение.

Признаем, что некоторые приведенные критиком слова арх. Сергия, при их изъятии из всего контекста работы, в самом деле, подают повод к такому обвинению, например, следующие строки: «Сущность оправдания не в перемене независимой от воли человека его духовно-телесной природы, а в перемене его жизнеопределения, в изменении направления его воли,.. а благодать крещения только укрепляет решимость человека настолько, что он начинает ненавидеть грех».

Сразу скажем, что с таким пониманием спасения, выраженным только приведенными словами, нельзя согласиться, если не сделать важного дополнения. Благодать не может только направлять и укреплять нашу волю. С одной стороны, произволение человека вообще находится в его собственной власти. С другой стороны, благодать, восстанавливающая человека в небожителя, затрагивает не только «нравственную составляющую» души, определяемую выбором между добром и злом. У благодати есть особое таинственное, мистическое действие. У стяжавших Духа Божия именно изменяется их «независимая от воли духовно-телесная природа». Иначе говоря, подготовиться к Царству Небесному означает нечто большее, чем просто «стать хорошим человеком» и ли даже, в аскетическом смысле, победить страсти падшего естества. Дар богоподобия, обожения нашей природы не вмещается в сугубо нравственные категории, он превосходит их. Спасаемый не только приобретает небесную любовь, он становится нетленным, безсмертным, в его душе и теле должны произойти особые изменения, которые описываются уже не в категориях добра и зла. Крещение дает нам нечто большее, чем просто решимость жить по-новому. И в этом с вл. Виктором нам следует согласиться. Иначе придется стать классическими пелагианами или несторианами и навсегда забыть православное учение об обожении естества человеческого.

Или еще иной пример неудачного выражения арх. Сергия: «вечная жизнь является не наградой, как чем-то внешним, а естественным следствием трудов человека в снискании добра». Сказана эта неловкая фраза при объяснении того, что залог вечной жизни должно снискать подвижнику уже на земле, а не получить в форме неведомой прежде награды на пороге будущей жизни. Пристрастный критик мог бы из приведенных слов сделать вывод, будто проповедуется постепенное возрастание падшего человека в небожителя по какому-то естественному ходу вещей без помощи Божией. Однако пелагианское звучание этих слов обусловлено именно вырыванием наименее удачной фразы из всего контекста.

Ознакомившись со всей работой арх. Сергия в целом, стоит задать вопрос: по адресу ли критика и не слишком ли тяжко выдвигаемое обвинение? Действительно ли в данном сочинении арх. Сергий сознательно проповедует ересь, будучи коварно подстрекаем со стороны своего высокопреосвященного учителя? – Нам думается, для такого обвинительного вердикта оснований нет. Скорее всего, работа арх. Сергия требовала лишь большей внимательности и четкой балансировки, чтобы, отрицая одну крайность ( в данном случае западную, рационалистическую), не подать повода к обвинениям в другой крайности.

Приводимые еп. Виктором многочисленные иные цитаты из арх. Сергия уже не содержат такого прямого сведения всего оправдания и спасения человека только к нравственному его совершенству. Более того, сам же еп. Виктор цитирует у арх. Сергия такие слова, в которых заметна, хотя и нечеткая, но все же та самая необходимая антипелагианская оговорка: «оправдание для православного есть состояние свободно-нравственное, оно находится в зависимости от самого человека, хотя и может совершаться только с помощью благодати Божией». Сия последняя выделенная нами мысль, повторяется, впрочем, в работе арх. Сергия неоднократно и усиленно. Приведем те мысли автора, которые критик оставил без внимания. Читатель сам убедится, насколько справедливым может после этого считаться обвинение в пелагианстве.

«Хотя благодать Божия делает весьма много в спасении человека, хотя можно все приписать ей, однако она «так же нуждается в верующем, как писчая трость или стрела в действующем». (здесь арх. Сергий цитирует свт. Кирилла Иерусалимского).

Благодать, хотя и действует, хотя и совершает все, но непременно внутри свободы и сознания. Это – основное православное начало…» Придирчивый редактор в этой фразе вместо слов: «внутри свободы и сознания», поставил бы: в зависимости от свободы и сознания, но, действительно, основное православное начало арх. Сергий здесь никак не нарушил.

Поясняя мысль свт. Феофана Затворника. Арх. Сергий пишет еще следующее: «до принятия благодати человек только желал следовать Христу и исполнять Его волю. Но грех продолжал быть для него приятен. Благодать же Божия настолько укрепляет решимость человека, что он начинает ненавидеть грех… Благодатная помощь, таким образом, необходима для того, чтобы довершить то, чего сами мы сделать не в состоянии… Благодать восполняет то, чего не могут сделать решение человека и его величайшая ревность, благодать делает непоколебимым решение человека вперед не грешить».

И наконец, свидетельствуя о том, что человек не имеет перед Господом каких-то заслуг, которые могли бы (хотя бы теоретически) служить основанием для правовых отношений с Богом, арх. Сергий говорит еще сильнее: «наше личное участие в своем спасении как бы пропадает перед величием того, что делает для нас и в нас Господь – так что вполне точно выражает православное учение о спасении человека св. Афанасий Александрийский, говоря, что все спасение наше приписывать должно милости Божией».

Итак, о необходимости особого благодатного воздействия арх. Сергий говорит достаточно много, потому неправильно было бы обвинять его, что вышеестественную помощь Божию он будто бы не замечает вовсе или полагает ее лишь полезным приложением к собственным человеческим усилиям, без которого можно было бы и обойтись. Другое дело, что действие благодати не сводится только к нравственному началу, к укреплению человеческой решимости бороться с грехом. Благодатное воздействие больше, шире, таинственнее. И эту сторону вопроса можно было бы особо выделить и подчеркнуть – специально для пристрастных критиков.

Главная же мысль арх. Сергия, выраженная в многочисленных цитатах критической статьи, не является ложною (но лишь в худшем случае неполною), и сводится она к следующему: человек не может невольно претерпевать спасение, а потому и нельзя представлять себе, чтобы в момент крещения или покаяния совершалось какое-то невменение греха, какое-то провозглашение человека праведным». «Ведь если бы святое крещение человека само по себе по своему существу через веру крещаемого или его восприемников в Распятого давало действительное полное обновление жизни, то человек оказался бы только безвольным предметом чужого воздействия и святость, полученная им таким путем, ничем не отличалась бы от святости прирожденной, не имеющей нравственного достоинства».

Мы не видим в этих словах ни пелагианской, ни другой какой ереси. Христово Домостроительство (согласимся с еп. Виктором) имеет абсолютную ценность в себе самом. Но каждым конкретным человеком оно усваивается через его личное произволение и непременно через нравственное совершенство. Да, спасение больше нравственности, но для свободной разумной личности оно не подается иначе, как через нравственность. Христос, стучащий в двери нашего сердца, несет с Собою гораздо большее обилие благ, гораздо большую силу, чем содержится в воле того человека, который откроет Ему дверь. Но ведь если человек не откроет, то Христос и не войдет. Господь не употребит Свою силу на взлом запертой двери. Таким образом, поворот произволения самого человека к добру является решающим моментом. Это маленький ключ, который открывает могучую дверь. В зависимости от действия этого ключа таинство св. крещения может оказаться действенным или недейственным. Таково общее учение Церкви, которое достаточно полно (и добавим, в отличие от своего критика, с обильным и внимательным цитированием многих свв. Отцов) раскрыл арх. Сергий. Непонятно, что против этого можно было бы возразить. Арх. Сергий, очевидно, хотел наиболее выпукло подчеркнуть важность нравственного поворота для спасения каждого конкретного человека.

Еп. Виктор в начале своей статьи выступает вообще против принципа нравственного истолкования догматов, которым, как известно, столь широко пользовался М. Антоний (Храповицкий) и вся его школа. Критику не нравится, что эти «богословы, действительно, пытаются показать, что догматы христианского вероучения нужны для жизни человека не потому, что в совокупном содержании их дана миру великая истина Божиего спасения мира, а потому что каждый из них будто бы может служить в качестве начала, возбуждающего и укрепляющего в человеке его инстинктивное влечение к добру». Собственно говоря, великая истина Божиего спасения нисколько не теряет в самой себе от того, что ею не желают пользоваться, но для сих нежелающих нравственно исправляться эта истина как бы и не существует, подобно тому, как для слепых не существует солнце, не потому, что оно не существовало бы вовсе, но потому что они не могут его увидеть. И что толку столь усиленно твердить об объективной стороне нашего Искупления, которой арх. Сергий уделил недостаточно внимания? Только Христос открыл нам возможность спасения, и против этого никто не спорит. Речь о том, что если человек не обращается ко Христу и нравственно не перерождается, то Искупление для него остается тем же, чем солнце для слепого.

Кроме того, непонятно, каким еще способом, помимо всякого нравственного влияния, эта истина Божиего спасения может сообщиться человеку, стать для него живою, действенною, спасительною силою? Только книжным научением? Или магическим действием? И весьма некрасиво смотрятся высказанные далее еп. Виктором обидные слова: «отсюда у преосвященных богословов являются потуги мысли отыскать какие-либо «нравственные идеи», заключающиеся в догматах Церкви и тем показать, так сказать, жизненную необходимость сих догматов в деле нравственного развития человека».

Отыскание нравственных идей догматов, презрительно заключенных критиком в кавычки, начал, безусловно, не арх. Антоний. Нравственное значение догматов видели и утверждали те самые свв. Отцы, которые эти догматы отстояли в борьбе с ересями и которые постоянно подчеркивали связь истинной веры с подлинным благочестием, равно и связь заблуждения с нечестием. Нравственное значение каждого догмата приводил и знаменитый М. Филарет (Гумилевский) в своем учебнике догматики, и никто не брался его за это ругать. Нравственная идея не может заменить собою сам догмат или исчерпать его целиком, но она необходима (хотя и недостаточна) для того, чтобы догмат был человеком усвоен и оказал бы на его душу свое спасительное воздействие. В злохудожную душу премудрость не внидет, и как-либо усвоить сам догмат «потугами мысли» невозможно без должной нравственной к тому подготовки. Не от того раввины не могут принять «концепцию Троицы», что у них мысли не натуживаются, а оттого, что они никак не хотят признать неправильным совершенное отцами их убийство Иисуса из Назарета.

Касаясь учения арх. Антония, еп. Виктор пишет далее, не сразу даже называя критикуемого по имени: «по их новым богословским соображениям ничто помимовольное, сверхъестественное не может иметь места в деле спасения человека, а в самом христианском вероучении все действительно истинное должно клониться лишь к одной цели: укреплению нравственной самодеятельности человека». Хотелось бы поставить встречный вопрос: охотное исполнение евангельских заповедей попадает ли под оценку «нравственной самодеятельности»? А ведь именно к исполнению заповедей и сводят Отцы-аскеты всю «самодеятельность» христианина, запрещая ему заниматься самочинными мистическими опытами и самочинными богословскими умствованиями. Аскетические писатели в этом общем подходе совершенно единодушны: желающий спастись должен всю свою «самодеятельность» направлять только на нравственные дела, что на отеческом языке означает борьбу со страстями. По мере очищения от страстей подвижник может стяжать духовные дарования (исцеления, пророчества и т.п. дары, не имеющие прямого нравственного измерения), которые вообще говоря, суть необходимые признаки человека восстановленного во Христе, спасенного, святого. Но на земле даже у спасаемого и явно угодного Богу подвижника эти дары могут не проявиться. Попытка же достигать некоего богообщения или духовных даров помимо смиряющего аскетического подвига (притом проходимого под руководством, а не самочинно), помимо то есть нравственных действий – есть по общему отеческому мнению прямой путь к прелести. Так что на самом деле, всякая истинная деятельность человека ради своего спасения сводится к его нравственному улучшению по известным аскетическим правилам и с помощью благодати Божией, т.е. именно к «нравственной самодеятельности», (под которою не следует понимать самочинную деятельность).

Но критик продолжает: «отсюда естественно для новых богословов вытекает ненужность, непригодность некоторых святых Таинств Православной Церкви, как несоответствующих вышенамеченной цели, например, брака, елеоосвящения и других». Нам не приходилось встретить в сочинениях М. Антония указаний на ненужность таинств брака или елеоосвящения. В частности в его «Катехизисе» эти таинства описываются без всякого намека на какую-то их ущербность. И вообще, считать, будто таинство брака с его обетами верности и таинство соборования с его многочисленными покаянными молитвами и нравоучительными чтениями из Писания, не имеют глубокого нравственного воздействия на приемлющих эти таинства и просто присутствующих при их совершении, будто эти таинства «не соответствуют цели укрепления нравственной самодеятельности» человека, - было бы абсурдом. Это весьма нагруженные в нравственном смысле священнодействия!

И вот главное обвинение еп. Виктора: «Оказывается, по мнению новых богословов, ни страдания, ни сама смерть Богочеловека не имеют никакого самоценного независимого значения для спасения человека, а есть лишь простое свидетельство любви Бога к человеку».

На это мы ответим так: М. Антоний помог нам утвердиться в давней святоотеческой истине, которая к его времени стала забываться. Состоит она в том, что страдания и смерть Богочеловека, равно и таинство св. крещения, действительно, никакого значения, самоценного и независимого от нравственной деятельности человека, не имеют для его личного спасения и иметь не могут. Если страдания и смерть Богочеловека, если святое крещение не повлияют на человека нравственно, то они не спасут, а только осудят его!

Да, именно так. Это доказывают все св. Отцы, свидетельства которых собрал в своей работе арх. Сергий, это подлинно и есть учение Православной Церкви.

Представление же, будто Искупитель лишь засвидетельствовал человеку Свою любовь и подал нравственный пример, - есть грубое искажение его мысли. Да и само слово: Бог засвидетельствовал Свою любовь, - что оно может сказать? Что понимать под свидетельством Божиим, учитывая, что слово Божие не есть слово человеческое? В конце концов можно искупление наше именовать именно свидетельством Божией любви, дело не в названии, важно, что под этим понимается, как и чем мы спасены. И сам критик не приводит здесь ни одной цитаты из М. Антония, ни одной даже ссылки на его работы, но берет при этом смелость свидетельствовать, будто «точно указал его главную мысль».

Чтобы читатель мог сам рассудить об этой «точности пересказа главной мысли», откроем и М. Антония, причем ту самую работу, которая по идее и должна подразумеваться критиком: «Нравственная идея догмата Церкви». Владыка пишет так: «Церковь не есть просто сумма множества отдельных людей, ни правовое или правительственное учреждение (NB: нам еще придется вспомнить эти слова, когда речь пойдет об абсолютной необходимости внешней церковной организации), но прежде всего та основанная Христом жизнь благодатная и святая, которая нерушимо и непоколебимо будет существовать на земле до второго пришествия Его, ограждаемая отвне определенными формами, но проявляющаяся прежде всего в святых и умилительных чувствах веры, покаяния, духовной радости, чистоты и любви, которые находит в своем сердце каждый облагодатствованный человек, не как плоды, выращенные усилием его воли в его собственной личности, но как свойства иной, отвне поданной ему природы (выд. с. Т.) – природы того нового человека, в которого он облекся крещением».

Если у арх. Сергия нам и удалось бы отыскать нечто недоговоренное о благодати и ее сверхнравственном влиянии, то вот его учитель блестяще восполняет этот предполагаемый пробел. Никоим образом М. Антоний не отрицал и не умалял особого благодатного действия в каждом человеке, искренне обратившемся ко Христу. Более того, очевидно, что это благодатное воздействие он хорошо знал по личному опыту.

Но почему М. Антоний и его школа уделяли нравственной стороне христианского учения столь повышенное внимание? Это должно быть ясно из исторического контекста, на фоне которого проходило служение приснопамятного владыки. Духовное состояние общества на тот момент характеризовалось следующими тремя чертами.

(скачать статью полностью)