Расправа
сталинского НКВД в 1940 г
над интернированными польскими офицерами поражает как своим вероломством, так и
своей жестокостью. Напомним, что остатки Войска Польского отступали под
натиском напавшей на Польшу германской армии, и, не желая сдаваться немцам,
добровольно сложили оружие перед Красной армией. Они не были взяты советскими
войсками в плен в честном бою, а были интернированы, то есть имели по
международным правилам особый статус, обеспечивающий им безопасность. Но, ни
международные нормы права, ни элементарная справедливость, не говоря уже о
милосердии, не были уважены большевиками. Сдавшиеся поляки были приравнены к
обычным советским зэкам и с ними поступили так же, как со своими контрреволюционерами:
рядовых отправили в ГУЛАГ, а офицеров и священников тайком расстреляли.
Расстрелы производились не только в Катыни под Смоленском, но и в других
местах. В наших новгородских краях в это же время несколько сотен польских
офицеров были расстреляны в г. Боровичи в бывшем Свято-Духовом монастыре. В
соседней Тверской области поляков расстреливали на территории Нило-Столобенской
пустыни на озере Селигер. Как обычно большевики использовали чтимые монастыри
для тюрем и казней.
Русофобски
настроенные польские политические деятели, как и российские либералы последних
лет, пытались представить катынское преступление как продолжение российской
имперской политики XVIII-XIX века, как «одно из преступлений России против
Польши». Интересно, что сам Сталин – главный виновник катынской трагедии, лично
отдавший приказ о расправе, на Потсдамской конференции в 1945 г имел наглость
заявить: «у русских было много грехов против Польши». Сталинский режим, как
двуликий Янус, всегда имел две личины, обращенные во вне и внутрь страны. На
международной арене он тщился изображать из себя цивилизованное демократическое
государство, чуждое «грехов царского режима», а внутри страны пытался
изображать в каком-то смысле державного преемника исторической России, хотя и
нового социального типа.
Но добросовестная
история свидетельствует о коренной разнице между императорской и советской
Россией, между императорской и советской политикой, как по целям, так и по
употребляемым средствам. Не говоря уже о том, что красный диктатор Сталин и тогдашний
шеф НКВД Берия не были русскими, сами советские карательные органы были созданы
интернациональным режимом большевиков и конкретно отцами-основателями поляками
Дзержинским и Менжинским для уничтожения прежде всего русского народа.
В том, что
коммунистический режим в России не был побежден в Гражданскую войну, огромная
вина лежит на тогдашних руководителях Польши во главе с Пилсудским, которые по
ненависти к России предпочли договариваться с красными, а не с белыми
правительствами России. Генерал Деникин в статье «Кто спас советскую власть в
1919 году?» приводил убедительные данные, что именно перемирие на западном
фронте, заключенное правительством Пилсудского с большевиками в октябре 1919 г, позволило последним
снять оттуда войска для удара по Вооруженным силам Юга России. Генерал Врангель
также свидетельствовал, что именно Рижский договор, спешно подписанный тем же
Пилсудским с большевиками в октябре 1920 г., позволил последним снять части для
решающего удара по его армии в Таврии. Таким образом, именно близорукая
русофобская политика польского правительства в 1919-20 годах позволила выжить и
утвердиться в России тому режиму, который нанес удар Польше в 1939 г.
Хотелось бы
обратить внимание на принципиальную разницу между императорской и советской политикой
в отношении к Польше. Императорская политика в отношении Польши большей частью
была мягкой, во всяком случае, гораздо мягче той, что позволяла себе Польша в
отношении России. Императорская русская политика никогда не была вероломной и
подлой и имела много примеров великодушия.
Не многие
знают, как начиналось пресловутое восстание Тадеуша Костюшко в 1794 г. На страстной седмице
в Великий Четверток, когда русские солдаты Варшавского гарнизона по
православному обычаю все были в церкви и причащались, польские фанатики начали
резню «москалей», в чем-то похожую на знаменитую Варфоломеевскую ночь в Париже
(1571 г).
В полковых церквях было перерезано несколько тысяч безоружных русских солдат,
например, батальон Киевского гренадерского полка (около пятисот человек) был
полностью перебит в полковой церкви, где в это время причащался. Было ли это
преступление проявлением католического фанатизма или польского шовинизма? Пусть
сами поляки ответят на этот вопрос.
А как ответили
русские полякам за эту бойню?
В октябре того
же 1794 г,
нанеся полякам несколько поражений, к Варшаве подошел А.В. Суворов. Ночной
штурм восточного предместья Варшавы – Праги был жесток, повстанцев в бою
погибло много. На следующий день Варшава капитулировала. Около 25 000
поляков распоряжением А. В. Суворова были отпущены по домам под честное слово
не воевать против России. Единственным пленным, сосланным в Сибирь,
оказался сам предводитель Костюшко, но и
он через три года указом императора Павла был отпущен на свободу. Честного
польского слова у многих мятежников хватило ненадолго, и уже через пять лет в 1799 г тому же Суворову
пришлось вновь встретиться с ними в лице польской дивизии Домбровского,
входившей в состав революционной французской армии. Добавим, что в составе этой
армии поляки в 1804 г
подавляли восстание негров на Гаити, а в 1809 г воевали против католической Испании.
В 1812 г поляки выставили
90-тысячный контингент в составе Великой Армии Наполеона (корпус Понятовского и
другие части) и участвовали во всех сражениях этой кампании и в грабеже Москвы.
Невзирая на это, император Александр I даровал
Царству Польскому в составе Российской империи широкую автономию и конституцию
и восстановил Войско Польское из бывших ветеранов наполеоновских войн.
Многие
дореволюционные русские национальные мыслители (в том числе и историк Карамзин)
упрекали императорское правительство в излишней мягкости к полякам, не
оправданной политически. Но в любом случае необходимо признать отсутствие
всякой мстительности у императора Александра и его искреннее желание наладить
добрые отношения с поляками, предав забвению старые обиды и недавние
преступления.
Что касается
раздела Польши как государства в XVIII веке, то, не
вдаваясь в подробности, следует отметить, что, во-первых, поляки в гораздо
большей мере сами утратили свою государственность, чем были лишены ее со вне,
сами показали свою неспособность к политической самостоятельности. Во-вторых,
сама идея раздела Польши, политическая инициатива исходила не от русского
правительства императрицы Екатерины II, а от
прусского правительства короля Фридриха II
и австрийского правительства императора Иосифа. В-третьих, в результате раздела
к России отошли древнерусские земли, захваченные поляками во времена татарского
ига, а не собственно польские владения. Наконец, в-четвертых, после раздела
русское правительство соблюдало все права тамошних жителей, религиозные и
имущественные. Не могло быть и речи ни о каких массовых выселениях или
репрессиях, или религиозных гонениях, подобных тем, что совершала советская
власть.
После нового
антирусского восстания 1830-31
г, начавшегося также вероломным ночным нападением на
русский гарнизон, императором Николаем I
поляки были лишены автономии, войска и многих прав. Но и этот строгий император
применил к мятежникам лишь минимум строгих мер. Об одном великодушном поступке
этого императора, мало известном широкой публике, повествует в своих
«Воспоминаниях» инженер-генерал И. Ф. Бларамберг, немец на русской службе.
Многие поляки
– участники того восстания были сосланы солдатами на Кавказ. Там немало их
перебежало к персидскому шаху и поступило к нему на службу. За несколько лет у
персов набралось более 400 польских дезертиров, из которых был сформирован
отдельный батальон в составе шахской гвардии, называемый персами «русским». Император
Николай желал возвращения беглецов в Россию, но не принудительного, а
добровольного. Полковник Бларамберг именем Императора обещал дезертирам полное
прощение при возвращении в Россию – и убедил их. Батальон почти в полном
составе (многие даже с женами-армянками) вернулся из Персии и был поселен в
отдельной станице на Кавказской укрепленной линии, а возвратившиеся были
причислены к казакам. Для тех, кто знает о Катыни, и Лиенце, и других трагедиях
ХХ века, такой поступок русского Императора кажется почти невероятным. Но так
поступил тот самый Государь, который до этого простил служивших туркам
запорожских казаков из так называемой Задунайской сечи (1829 г), простил многих
декабристов и Бакунина, чье монаршее слово было нерушимо.
И это тот
самый Государь, который со школьной скамьи так очернен в советской
историографии, как «жандарм Европы» и палач, душитель всякой свободы!
Примеру
императора-рыцаря Николая I подражали и
многие из его подчиненных. Великодушием к сосланным полякам отличался,
например, Оренбургский губернатор В. А. Перовский, бывший флигель-адъютант
императора. Тот же генерал Бларамберг, служивший под началом графа Перовского,
приводит интересный случай с Яном Виткевичем. Польский офицер Виткевич за
участие в восстании 1830 г
был разжалован в рядовые и сослан на Оренбургскую линию. На новом месте службы
он за несколько лет изучил казахский, узбекский и персидский языки. Граф
Перовский обратил внимание на способного поляка, добился для него прощения и
восстановления в офицерском чине. В качестве русского посла поручик Виткевич
выполнял дипломатические миссии в Хиве и Бухаре, а затем был первым русским
послом в Афганистане. Примечательно, что во всех азиатских столицах Виткевич
открыто ходил в русском мундире, не боясь стать жертвой мусульманских
фанатиков. В своих письмах он указывал, что гордится быть послом империи,
которая несет цивилизацию и мир в глубины дикой Азии. Это превращение мятежного
поляка из врага Российской империи в ее верного служителя представляет собой
факт весьма замечательный. Очевидно, что если бы Виткевича попытались бы
«ломать» советскими методами, то он никогда не стал бы служить такой власти, а
оказавшись за границей, стал бы «невозвращенцем». Только почувствовав благородство
и великодушие творцов имперской политики, таких, как граф Перовский, равно и
увидев значение исторической миссии Российской империи, ее добросовестно
заблуждавшиеся враги, подобные Виткевичу, могли стать ее преданными
служителями.
Если спуститься
с высокого имперского уровня на уровень человеческих отношений, мы увидим в
целом такую же картину в целом терпимого и великодушного отношения русского
служилого человека к полякам. Генерал Деникин вспоминает про своего отца,
майора пограничной стражи, что тот узнал о готовящемся польском восстании 1863 г. Что сделал бы на его
месте советский офицер? – Арестовал бы всех виновных и подозреваемых. А русский
офицер И. Е. Деникин отправился на место сбора повстанцев один, без охраны, и
серьезно предупредил их, чтобы не бунтовали. Устыдившиеся его благородства
поляки не посмели его тронуть, хотя и не отказались от своих планов. В
начавшемся восстании майор Деникин, хотя и был ранен поляками, не изменил
прежнего великодушного отношения к противнику, неоднократно отпускал на свободу
пленных польских подростков, освобождая их от положенного им наказания. Генерал
А. И. Деникин спустя много лет после этих событий был свидетелем, как эти
«крестники» сердечно благодарили его отца за оказанную им помощь.
Свидетельство генерала
Деникина о русско-польских отношениях тем более ценно, что сам он был сыном
польской матери, говорившей с ним только по-польски, провел детство и юность в
Польше. И вместе с тем Антон Иванович сознавал себя сыном православной Церкви и
русским офицером. В реальном училище он отказывался разговаривать по-польски с
одноклассниками-националистами. Хотя когда кто-то из училищного начальства
попытался использовать его в качестве шпиона за этими самыми националистами,
Антон Деникин отказался самым решительным образом. Именно такое поведение было
типичным для русского офицера: не унижаться перед начальством, не заискивать
перед оппозицией, не бояться силы, не мстить слабому, не опускаться до доносов
и интриг. Такое поведение поневоле вызывало уважение у трезво мыслящих и
порядочных поляков.
Интересной
является история со студентом Станкевичем, о которой рассказывает ген. Деникин.
Станкевич за участие в польской революционной организации был исключен из
Варшавского университета с «волчьим билетом», то есть без права поступления в
другие учебные заведения. По другим документам он попытался поступить в
Киевское юнкерское училище, но обман раскрылся. Русский инспектор училища под
свою ответственность оказал милость мятежному юноше и оставил его в числе
юнкеров. Станкевич оправдал оказанное ему доверие, стал георгиевским кавалером
в японскую войну. В первую мировую войну он командовал сначала полком, затем
бригадой в «Железной» дивизии ген. Деникина. Генерал Станкевич был в числе
первых, вступивших в Добровольческую армию в 1918 г. Он отверг выгодное
предложение правительства Пилсудского перейти с большим повышением в польскую
армию и остался со своими русскими боевыми товарищами. В декабре 1919 г он умер от тифа. Вот
пример, далеко не единственный, русских и польских рыцарей, различных по
национальным и политическим взглядам, но единых по своим нравственным
качествам.
Прямо
противоположный тому пример являет Пилсудский со своим окружением: бывший
социалист, затем офицер австрийской армии, потом ставленник Антанты и диктатор
Польши. Ненависть к России была основой его политики. Поэтому он предпочел
договариваться не с Деникиным и Врангелем, а с Лениным и Троцким, не с белой, а
с красной Россией. Зато и 1939
г был для Польши Пилсудского прямым следствием ее
политики в 1919-20 гг. Белая Россия не допустила бы разгрома Польши Германией и
не устроила бы Катыни для побежденных.
Но как мы
различаем две России, белую и красную, так можно различать и две Польши, точнее
две традиции, представленные в польской истории. Одна традиция представлена
фанатиками католицизма и зоологическими антирусскими националистами, готовыми
сотрудничать против «москалей» с кем угодно. Здесь отрицательный момент
перевешивает положительный, поляки этой традиции более ненавидели Москву, чем
любили Польшу. Ненависть ослепляла их настолько, что их политика была вредной
для самих национальных польских интересов.
Другая
традиция представлена в истории деятелями, которые выше всего ставили польские
национальные интересы, но не были ослеплены ненавистью к России. Такие поляки
способны были уважать и русскую государственность и достойных русских людей, и
потому могли сотрудничать с ними. Например, в первую русскую смуту начала XVII века мы уже видим подобных людей в лице канцлера
Льва Сапеги и гетмана Ходкевича, которые принципиально отказывались
сотрудничать с русскими самозванцами и вообще отвергали нечестные приемы
политики, предлагавшиеся иезуитами. Хотя и с такими поляками нашим предкам
приходилось встречаться на поле брани (как с тем же гетманом Ходкевичем под
Москвой в 1612 г),
но это были честные битвы, после которых бывал и честный мир. Тысячи подобных
поляков впоследствии добросовестно служили Российской империи в XIX-XX веках, хотя и
не оставляли надежды на будущую независимость Польши. К ним был обращен
знаменитый манифест от августа 1914
г главнокомандующего Русской армией великого князя
Николая Николаевича, напоминавший о боевой дружбе русских и поляков под
Грюнвальдом и обещавший восстановление польской независимости в случае победы.
Эту традицию продолжали такие люди, как генерал Станкевич и другие, которые
сражались в рядах Белого движения против общего врага – коммунизма, «за вашу и
нашу свободу».
После падения
коммунизма в 1990 г
руководители Польши продолжали, к сожалению, в основном линию Пилсудского:
поставили знак равенства между советской и российской империей, и, оплакивая
жертвы коммунизма, вступили в антирусский блок НАТО. Недавнее размещение
американских военных баз и ракет в Польше свидетельствует о враждебности к
России и подтверждает зависимость Польши от глобальных структур.
А патриотам
России и Польши в условиях нынешней свободы слова и доступности исторических
исследований остается пока возможность без гнева и пристрастия рассматривать
историю взаимных отношений, учиться на ошибках предков и делать выводы на
будущее.
(скачать статью)
