В прошедшем 2014 г исполнилось столетие начала Первой мировой войны. Известно, что эта война разделила все российское общество, все политические партии на две части: на оборонцев и пораженцев, на тех, кто желал победы своему отечеству в начавшейся войне, и на тех, кто желал ему поражения. Кроме подавляющего большинства населения к оборонцам присоединилось и большинство лидеров политических партий, в том числе  оппозиционных и даже бывших в эмиграции, например, «отец русского анархизма» князь П. Кропоткин и «отец русского марксизма» Г. Плеханов, главный террорист страны, эсер Б. Савинков и др. Пораженцев возглавили В. Ленин, А. Керенский, Ю. Пилсудский и подобные им крайние революционеры и национал-сепаратисты. При этом политические взгляды оппозиции оставались прежними, их отрицательное отношение к самодержавному правлению в России не изменилось. Но в начавшейся мировой войне, разделившей весь мир на два и только два лагеря, одни остались со своей страной и со своим народом, отложив разборки со своим правительством до лучших времен, а другие перешли на сторону чужой страны и чужой армии, понимая, что поражение своей страны может дать им собственный политический шанс. Например, эсер Бурцев даже вернулся из парижской эмиграции на родину, изъявив желание воевать в составе русской армии. И напротив, Ленин принял финансирование от германского Генштаба для пропаганды по разложению русских войск.

Для нашего времени это явление (разделение российского общества, политических и церковных сил на оборонцев и пораженцев) выглядит весьма актуально. Обострившееся за последний год противостояние России с мировым глобализмом во главе с США произвело такое же разделение на оборонцев и пораженцев в самых разных общественных и религиозных организациях, включая и осколки прежней РПЦЗ. Для одних, несмотря на определенное критическое отношение к правящему в России режиму, главным противником видится все-таки мировой глобализм. Другие же, по-видимому, не совсем честно и бескорыстно, продолжают руководиться старым принципом: «хоть с дьяволом, лишь бы против большевиков», т.е. на современном этапе – против «путинского режима».

Боевое товарищество – часть оборончества

Военное столкновение двух стран практически исключает для гражданина какую-либо третью позицию. Сознательный взрослый человек солидаризируется или со своей страной, или с ее врагом. Нейтралитет во время войны – это все-таки такая роскошь, какую могут себе позволить только очень богатые или очень сильные и притом не очень щепетильные люди. Уклонение от сопротивления «чужим» на стороне «своих» - это всегда лишь промежуточная стадия к окончательному переходу на сторону «чужих».  Недаром в первоначальном смысле слово «апостат» (дезертир) означало того воина, который бросил щит для удобного бегства и тем самым открыл брешь в строю своих товарищей. В конкретной ситуации такая апостасия всегда оборачивается предательством не абстрактного режима и далекого правительства, а непосредственных товарищей по оружию. Так рассматривали дезертиров во все времена и во всех армиях мира.

Наглядный эпизод на эту тему приводит в своем историческом описании «Цусима» советский писатель Новиков-Прибой, участник этого трагического для русского флота сражения. Накануне битвы инженер-механик броненосца «Орел» Васильев, член большевицкой партии, получил перелом ноги и мог передвигаться только на костылях, но в день сражения заступил на вахту. На вопрос самого Новикова, тоже тайного большевика, зачем он так поступает, если большевицкая партийная программа предусматривает поражение «царизма» в этой войне, Васильев ответил: «Я знаю партийную установку, но я русский человек и не могу бросить в бою своих товарищей». Даже попав под влияние революционной пропаганды, но еще не до конца сожженный в совести своей, он понимал, что в конкретной боевой ситуации он рискует оказаться предателем и никакая партийная демагогия от укоров совести его не избавит.

Другой интересный пример оборончества – морское сражение за Моонзудский архипелаг в октябре 1917 г, буквально за неделю-две до большевицкого переворота в Петрограде. Тогда офицеры Балтийского флота во главе с контр-адмиралом Бахиревым сражались вместе с революционными матросами против Германского наступления на Петроград. Уникальный случай: на русских кораблях было одновременно поднято два флага, Андреевский и красный. Перед лицом общего внешнего врага даже у сильно распропагандированных матросов возобладало чувство боевого товарищества вместо классовой вражды к своим офицерам и оборончество вместо пораженчества.

Китайская история ХХ века также дает интересный пример превращения войны гражданской в войну отечественную. Со второй половины 1920-х годов в Китае с перерывами шла гражданская война между компартией Мао-Цзе-Дуна и правящей партией Гоминьдана во главе с Чан-Кай-Ши.  Но в 1937 г в связи с масштабной военной агрессией Японии, угрожавшей самому национальному бытию Китая, враждующие партии примирились и образовали единый антияпонский фронт, просуществовавший до победы в 1945 г. Для нашего времени этот пример национального примирения и единства вполне подходит.

2. Национально-культурная принадлежность – основа оборончества

Оборончество, как выражение здорового патриотизма, сознает те ценности, которые  оно защищает, тот культурный мир, к которому принадлежит. Ценности эти таковы, что не подлежат торговле или обмену. С древних времен война была неизбежной, а мирные переговоры невоможны, когда противник посягал на религиозные и национально-культурные ценности другого народа. Защита веры, родных храмов и национальных святынь, родного языка, всего что превращает совокупность людей в единый народ, всегда осознавалась как священная обязанность гражданина любой страны.

В современной России в последние годы наблюдается заметное обращение государства и общества к традиционным ценностям: к религии, нравственным ее устоям, семейственности, к отечественной истории, к примерам выдающихся деятелей русской культуры и национальных героев. Никакой другой страны, где сохранялся бы русский язык в качестве государственного, где сохранялась бы русская культура, а русская история подавалась бы с симпатией и сочувствием, - другой такой страны нет. Как говорил император Петр Великий: «Бог создал Россию только одну, второй такой страны нет». Есть реальная Россия со всеми достоинствами и недостатками, историческими взлетами и падениями, но другой России или ее уменьшенной копии не существует ни в ближнем, ни в дальнем Зарубежье.

На той же Украине, используемой ныне глобалистским Западом в качестве тарана против России, русский язык подвергается гонению, а русская история – тотальному оболганию. Подобная картина наблюдается и в других республиках бывшего СССР, на самом деле – частях единой Российской империи, ставших марионетками американского глобализма. Защита этих ценностей есть право и обязанность любого русского человека. А в наше время, когда глобализм и либерализм выступают главным врагом традиционных ценностей, защита их приобретает уже религиозное значение.

Политический режим и гражданская родина – не одно и то же

Гражданская родина – та страна и те люди, радости и горести которых человек сознает своими собственными, усваивает себе, сопереживает им. Начинается гражданская родина с малой родины, с места, где человек родился и вырос, и далее распространяется шире на большое Отечество, имеющее не только душевное, но и духовное измерение.

Согласно Пушкину, «два чувства сродны нам… любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Земля, где похоронены несколько поколений своих предков, считается родной у самых разных народов. Земля, где стоял родной дом, даже если он разрушен, где прошли детство и юность, - также земля родная.

Современный человек-космополит утрачивает это понятие малой родины, стремясь прорваться из нее в мегаполис для более комфортной и лучше оплачиваемой жизни, а оттуда при удобном случае и за границу, подальше от большой родины. Такое настроение – душевный и духовный дефект, признак эгоцентризма, себялюбивого, потребительского отношения к жизни, отсутствия любви к ближним (соотечественникам). Кстати, было бы исторически неточно называть такую антипатриотическую позицию космополитизмом. Исторически этот термин, космополит, гражданин мира, ввела киническая школа Диогена Синопского для своих последователей, нищих  философов, которые добровольно отказывались от имущества и прав гражданства ради служения мудрости и истине. Нынешние любители «свалить» из страны делаю это, напротив, именно ради денег и прав, а вовсе не ради мудрости и истины, т. е. с прямо противоположной целью, чем древние философы-космополиты. К тому же, эти древние отнюдь не покидали мир своей эллинской культуры, но расставались с привязанностью лишь к конкретному городу-государству, одному из многих, живущих раздробленно. Они возвышались над узким и местечковым патриотизмом, находя нечто более высокое и ценное.

Нормальный человек всегда защищает свою родину, свое родовое гнездо и своих близких. Именно посягательство врага на эту родину вызывает наиболее массовое народное сопротивление. Когда бомбят твой родной город, будь ли то Москва, Ленинград или Лондон, как во время второй мировой войны, или как Донецк сегодня, любой нормальный человек, тем более христианин, будет помогать раненным, тушить пожары и отражать налеты врага, а не наводить врага на цель, как предатель. При этом религиозные убеждения и политические взгляды с земляками могут быть различными. Но общие переживаемые бедствия отодвигают эти различия на задний план.

Политический режим, конечно, влияет на состояние гражданской родины, но не может охватить ее всю, и потому не может заслонить ее в сознании христианина. Гражданская родина включает в себя и историю, и культуру, и быт, и главное, живых людей, в общении с которыми христианин призван исполнять евангельские заповеди. Политический режим охватывает в основном политическую и экономическую сферы. Христианин, сторонясь политической борьбы, «суетного политиканства» и при этом сохраняя гражданскую лояльность к существующей власти, не может ставить вопрос о политическом режиме во главу угла.

Политический режим в стране является ее лицом, часто не привлекательным, но не отражающим всей ее сущности. Можно привести аналогию, взятую отцами церкви из философии Аристотеля и применяемую в области антропологии и христологии. Разумная природа не бывает безлична, она не существует вне ипостаси (лица). Но она может существовать в чужой ипостаси, в чужом лице (воипостасно), подобно тому, как человеческая природа в Божественном Лице Логоса, воспринятая Им без искажения человеческих свойств. Подобным образом и государство (особенно в лице Государя) является таким лицом, в котором существует страна и народ. Безгосударственное существование – это бытие народа вне своего лица, неполноценное историческое бытие. Для христианина желательным для его страны является национальное (но не шовинистическое или нацистское) христианское государство. Но, как показывает история, страна и народ длительное время могут существовать и в чуждой, нехристианской государственности. В истории России не раз бывала власть нехристианская и даже антинациональная, например, в период татарского ига или большевицкого правления. Эти периоды разделяли русских людей на тех, кто активно боролся против враждебных политических режимов, и на тех, кто надеялся на эволюцию режимов к лучшему и шел к ним на службу. Из них вторые шли на компромиссы со своими убеждениями и совестью, а первые, стремясь быть бескомпромиссными, в борьбе с режимами опирались на помощь интервентов и незаметно переходили к борьбе со своей гражданской родиной. Оба пути имели в своей истории какие-то свои плюсы и минусы, равно и свои ограничения на определенном историческом отрезке, но в крайностях оба пути негативны.

Самый лучший политический режим способен лишь не допустить в стране ада, но вовсе не построить в ней рай. Такова природа падшего греховного человека и его земного государства. Неправосудие и коррупция в органах власти, социальная несправедливость, неудачи во внешней политике, приводящие к тяжелым войнам, вплоть до потери национальной независимости, борьба сословий и придворных группировок, грозящая переворотами вплоть до гражданской войны – это неизбежные искушения и опасности для всех политических режимов в любые времена. Разница лишь в том, насколько глубоко в том или ином конкретном государстве эти тенденции получат свое развитие. Достаточно, например, подробного ознакомления с историей многовекового лидера православного мира – Византии, где было сформулировано учение о симфонии царства и священства, выработан высокий идеал православной монархической государственности, - и в то же время такой страны, где и в нравственной, и в религиозной, и в политической сферах негатив явно преобладал над позитивом. Похожее бывало периодически и в нашей русской истории.

Поэтому неправильной является позиция жесткого отрицания настоящего на основе идеализации прошлого. На земле не было «золотого века» в прошлом, не будет его и в будущем. Для земного бытия человека и государства более приложим аналог «золотого правила механики» по Архимеду: во сколько раз выигрываем в силе, во столько раз проигрываем в расстоянии. Во сколько раз выигрывает страна в какой-то одной сфере (допустим, мобилизационный подъем хозяйства), во столько раз проигрывает в другой (соответственно, ограничение уровня жизни и гражданских свобод). Как и отдельный человек, который всю жизнь вольно или невольно меняет блага временные на вечные (или наоборот), и во сколько выигрывает, положим, в материальном благосостоянии и социальном статусе, во столько же проигрывает в религиозном и нравственном отношении.

Абсолютное совершенство христианин исповедует в Боге – Существе самобытном и нравственно совершенном. К земному государству он относится спокойно, не демонизируя и не идеализируя его. Опыт всей истории и недавних политических уроков свидетельствует, что даже дефективный, но относительно устойчивый политический режим с каким-то минимумом соблюдаемой законности и правопорядка, все же предпочтительнее, чем хаос, анархия, распад страны, утрата национальной независимости, упадок экономики и социальной сферы, то есть все те явления, к которым приводят революционные перевороты и смены режима. Хотя при этом такие перевороты всегда вдохновляются и сопровождаются мечтами о самом лучшем государственном устройстве. Для патриота своей страны невозможно любить свою родину (и ее государственное устройство) только в прошлом и будущем, презирая и ненавидя в ее настоящем. Соответственно, патриот не может быть революционером.

Разница между реальными политиками и идеалистами-добровольцами

Среди самих оборонцев всегда существовало два направления, которые условно можно назвать так: во-первых, реальные политики, во-вторых, идеалисты-добровольцы. Первые бывают преимущественно представлены в высшем слое, в руководстве страны, вторые происходят из общественных деятелей, из народных активистов. Реальные политики всегда имеют более полную картину происходящего, они облечены властью и ответственностью, кроме того, внешне они связаны многими связями с подобными себе, внутренне они связаны своим происхождением и историей своего вхождения во власть. Поэтому такие люди лучше видят все риски и опасности, и чаще предпочитают осторожную политику, «стратегию непрямых действий» (по выражению британского историка Б. Лиддел-Гарда), которая включает дипломатическую «волынку», закулисный торг, операции спецслужб, информационную войну, экономическое давление на противника, - все это вместо войны горячей. Реальные политики, даже если не имеют личных и корпоративных интересов, никогда не увлекаются какими-то идеями, предпочитая им холодный расчет. Реальные политики никогда не верят разным энтузиастам и идеалистам, не любят их и стараются обходиться без этих своих антиподов. Меньше рискуя, такие политики реже ошибаются и реже терпят громкие поражения, но зато и реже одерживают настоящие победы, а также реже выходят в национальные лидеры.

Подлинные же национальные лидеры в истории превосходили рамки реальной политики и добивались масштабных результатов именно потому, что, сохраняя трезвый расчет, умели разжечь и направить в нужное русло энергию народных масс, собрать в один кулак народную волю. А этого никогда не удалось бы добиться одной реальной политикой, нужны идеи, воспламеняющие умы и сердца, и что не менее важно, готовность этих умов и сердец вдохновиться именно этими идеями на данном историческом этапе. Если же брать национально-освободительную борьбу, когда она необходима, или опережающее государственное строительство, то ни одно, ни другое невозможно без жертв, которые приносят нравственно лучшие люди, а именно добровольцы-идеалисты. Реальные политики к такому самопожертвованию, как правило, не способны, а потому не могут зажечь своим примером народные массы. Энтузиасты-идеалисты могут возбудить добровольческое движение, сообщить ему необходимую энергию, но нередко ошибаются и направляют его не туда, куда надо. В результате недальновидности пассионариев их энергия нередко растрачивалась всуе, добровольцы гибли, а идеи дискредитировались. Оптимальным представляется некий симбиоз между реальными политиками и идеалистами-добровольцами, но в реальной истории такое сотрудничество случается редко или ограниченно.

Наглядный пример трагического непонимания и расхождения путей реальных политиков и добровольцев представляет история французского короля Карла VII и Жанны д’Арк.  Всем известно, что под внушением неких голосов Жанна собрала отряд добровольцев, освободила от осады последний оплот французов – Орлеан, отбросила английских интервентов и добилась коронации дофина Карла, ставшего законным королем Карлом VII. Начавшееся широкое народное движение за освобождение Франции внушило двору Карла беспокойство, в результате чего он фактически «сдал» Жанну с ее отрядом бургундцам, союзникам англичан, а затем не попытался ни выкупить ее из плена, ни обменять, - ту деву, которой был обязан короной и властью. Жанна погибла на костре. Казалось бы, такой король должен был бы войти в историю, как Карл-предатель, но он вошел во французскую историю, как Карл-освободитель и Карл-победитель. Через двадцать лет после гибели Жанны он закончил полностью освобождение Франции от англичан (кроме порта Кале) и завершил победой столетнюю войну. Как же ему это удалось?

Как реальный политик, Карл понял, что ключ к успеху англичан во Франции лежит в их союзе с Бургундией, юго-восточной частью Франции, ставшей на время Столетней войны отдельным государством. В союзе с Бургундией Англия давила Францию с двух сторон, с запада и с востока. Нужно было разорвать этот союз и победить союзников по одному. Но начавшееся народно-освободительное движение под руководством Жанны д‘Арк , переход городов и областей из-под власти Бургундии под власть французского короля встревожили бургундского герцога Филиппа и сделали невозможным расторжение англо-бургундского союза. Для такой важной цели пришлось пожертвовать Жанной д’Арк  и ее добровольцами. Цинизм и вероломство реальной политики отнюдь не вчера возникли, а были присущи ей всегда. Нравственно низкие, греховные средства в какой-то мере оправдала, достигнутая цель, освобождение страны и завершение страшной Столетней войны полной победой.

Христианская совесть, конечно, гнушается такими средствами. К чести Жанны служит то, что она уже в заточении и перед лицом смерти не осуждала своего короля, предавшего ее. Она выполняла свое служение народной предводительницы и не бралась судить о путях Промысла, ведущего ее страну своим путем.

Сейчас эта история как-то оживает в памяти на фоне событий гражданской войны на Украине. Добровольцы Новороссии, видимо, справедливо упрекают правителей России за непоследовательность, за полумеры, за ограниченность помощи,  затягивающие войну и приводящие к лишним жертвам среди мирных людей Донбасса и его ополчения. Реальные политики ведут свою линию, не обсуждая ее в публичном пространстве. Только конечный успех – спасение Украины от нацистской чумы, революционного угара, духовного и исторического беспамятства – покажет, насколько они были правы. Только титул освободителей и победителей поможет отчасти забыть о цене успеха и снять обвинения.

Проблемы войны с единоверцами

Наиболее серьезной нравственной проблемой оборончества является тот случай, когда навязывается война с единоверцами. Самый тяжелый случай – это гражданская, междоусобная брань в одной стране с одним народом. Другой случай – это война двух христианских государств. Третий – когда против своих единоверцев сражается государство-вассал, направляемое против братьев своим сюзереном – главным противником атакуемой христианской страны. История православных империй, Византии и России, знает все три варианта. Междоусобных браней и гражданских войн бывало в истории немало. Жестокие войны православных Византии против Болгарии и Сербии, и последних между собой тоже известны. В течение нескольких веков большие контингенты из православных балканских народов воевали под знаменами Османской империи против христианской Европы и против православной России. Для нашего времени наиболее актуален этот последний случай.

Почти  все нынешние православные страны, кроме России (и пока еще Сербии и Белоруссии), входят в НАТО де-юре. Это Греция, Румыния, Болгария, Черногория. Де-факто в орбиту НАТО втянуты Грузия, Молдавия и та же Украина. Эти страны, не имея подлинной самостоятельности, включены в американский миропорядок, их территории и армии контролируются Североатлантическим альянсом. По особому вероломству стратегов НАТО именно эти братья-православные составляют первый эшелон американского наступления на Россию, главное «пушечное мясо». Отказ от навязываемой извне войны с такими единоверцами в долгосрочной перспективе поневоле превратится для России в капитуляцию перед глобализмом – и ничего третьего в этой ситуации не видно.

Есть выбор только между большим и меньшим злом: между затяжной и особо кровавой войной и между более быстрой и менее кровавой; между войной на широкой или узкой территории. Но главным явится все же результат – победа, понимаемая в данном случае, как освобождение братского народа от его собственного греха предательства и последствий этого греха. Победа в какой-то степени, хотя и не полностью, может оправдать принесенные жертвы и нравственные издержки, неизбежные в таком случае, как война. Поражение обесценивает те же жертвы и потери, увеличивает их, и усугубляет грех проигравшей стороны. Это не означает, что победителей не судят, их судят и современники и потомки, не имея только возможности привлечь к реальной ответственности. Но на суде истории, где не забыты ничьи грехи, у победителей есть важное смягчающее обстоятельство – сама победа, а у побежденных – важное отягчающее обстоятельство – их поражение.

Религиозное обоснование пораженчества – сектантство

В русской истории среди пораженцев, кроме либералов – противников русской имперской государственности, видное место занимали сектанты. Одни из них придерживались прямых пацифистских идей, принципиально отрицали военную службу и войну, как например, толстовцы, молокане, штундисты и другие крайние протестанты. Толстовцы ставили знак равенства между убийством человека, совершаемого уголовником, и убиением противника солдатом регулярной армии в бою. Как отмечали военные историки, идеи толстовства сильно подорвали сопротивляемость русской армии еще в японскую войну, а затем и в первую мировую, способствовали дезертирству и сдаче в плен. Часто пацифизм апеллировал к шкурническим инстинктам человека и потому имел успех.

Другие сектанты, не отрицая войну саму по себе, отвергали именно защиту России, как такого государства, в котором «незримо царствует антихрист». Таковыми были крайние старообрядцы-беспоповцы, создавшие собственную апокалиптику, по которой антихрист уже незримо царствовал в России со времен патриарха Никона. Эта теория позволяла им со спокойной совестью не только уклоняться от защиты России и желать ей поражения, но и активно поддерживать ее врагов в войнах XVIII-XIX веков. Такая позиция сближала их с крайними революционерами. Недаром нигилисты 1860-х годов, ощущая свое родство со старообрядцами, выдвинули лозунг: «мучеников двоеперстия приветствуют мученики социализма». В гипертрофированном сознании тех и других «мучеников» разные несправедливости окружающей российской жизни принимали размер антихристовых злодеяний, а сам самодержавный строй воспринимался как царство дьявола, с которым необходимо бороться не на жизнь, а на смерть. Апокалиптическое сектантство апеллировало уже не к шкурникам, а к пассионариям, вербовало из них своих шахидов и придавало пораженчеству характер священной войны с «антихристовым режимом».

Эти же тенденции мы видим и сейчас. Либеральные православные и протестанты критикуют оборончество за «империализм» и «милитаризм», используя аргументы пацифизма, которые они однако не применяют к империализму США и его сателлитов. Религиозно-политические сектанты, склонные к неонацизму и язычеству, проповедуют поражение «путинской эрефии», солидаризируются с украинскими необандеровцами и даже воюют на их стороне. Часть таких сектантов выдает себя за истинно-православных, но их православие, безусловно, того же сорта, что у донатистов, боровшихся против Римской империи, и у русских староверов, о которых уже сказано. Это не кафолическое, не святоотеческое православие, которое, хотя и с оговорками, поддерживало империю. Именно империя, Римская, а затем Российская, поддерживала порядок и законность на обширной территории среди разных народов и осуществляла христианскую культурную миссию. Сектантство, в более или мене активной форме отрицающее имперскую государственность, занималось, по сути, революционной деятельностью и несло в себе демоническую одержимость.

Таинство победы

Оборончество венчается победой. Ради победы мобилизуются национальные силы, приносят себя в жертву герои, подвизаются тихие подвижники. Победа – это отличная оценка нации и государства на историческом экзамене на жизнеспособность и состоятельность. Поражение – это провал экзамена, свидетельство нежизнеспособности нации и ее государства. Нация, состоявшаяся в истории, даже после поражения начинает думать о пересдаче такого экзамена, об историческом реванше. Несостоявшаяся нация пытается устроиться в чужом государстве, жить в чужой государственной ипостаси.

Победа не есть просто удача или везение. Древние греки, умевшие находить выразительные символы и образы для разных идей, отличали Победу-Нику от Удачи-Фортуны, создав яркие скульптуры для той и другой. Всем известна статуя Ники из Лувра, найденной на острове Самофракия (III в до н.э.). Созданная по случаю морской победы при Саламине полководца Деметрия Градоосождателя, она была взята в качестве трофея после другой победы при Акции императором Октавианом Августом. Внесенная этим императором в Римский Сенат, статуя стала символом Римской империи. Даже в дошедшем до нас виде, с отбитой головой и руками, она впечатляет своим порывом вперед и вверх. Греческий скульптор удачно передал суть Победы в ее способности, окрылять и одухотворять своих последователей, поднимать их от земли, вести их вперед и ввысь. Поэтому слово «Ника», победа, стало одним из ключевых и в христианстве, приложенное здесь к воскресшему Христу, Победителю смерти и ада, слову, написанному на литургических просфорах.

Антипод победы, поражение, обладает противоположным действием, ввергает в уныние и депрессию, как отдельного человека, так и весь народ в целом. Побежденный человек и народ распускается в своем поведении, опускается на дно жизни. Поражение делает многих людей уже неспособными в дальнейшем к активной деятельности и жертвенности, к героизму и подвижничеству, замыкает на собственном выживании и шкурничестве. Прошедшие плен, побежденные и сломленные, редко бывали потом хорошими солдатами. Суворов называл эту черту «привычкой битым быть» и указывал, что без преодоления этого качества воину невозможно одерживать победы. Военные историки приводят пример битвы при Ватерлоо, где армия Наполеона полностью состояла из ветеранов его походов, но прошедших поражение и плен, как и сам Наполеон, а потому людей надломленных. Эта армия, несмотря на свой боевой опыт, действовала вяло и нерешительно, не в пример собственным прошлым битвам, и закономерно потерпела окончательное поражение.

Либеральные историки, рассуждая о войнах России, любят подчеркивать, что цена ее побед была слишком высока, а сами победы были «пирровыми», то есть, равными поражениям. Если взять во внимание те самые битвы, которые вел царь Эпира Пирр (III в до н. э.), то его победы вовсе не равнялись его поражениям. Его победы над Римом, хотя и достались дорогой ценой, принесли ему господство над Южной Италией, а его поражения принесли ему разгром войска, потерю территорий и собственную его смерть. Победа над равным или превосходящим противником всегда требует огромных жертв и усилий, и не может не быть в каком-то смысле «пирровой». Известен на эту тему эпизод из истории Первой мировой войны. Премьер-министр Британии Ллойд-Джордж прислал высокопоставленного чиновника спросить премьер-министра Франции Клемансо, в чем заключается новый способ прорвать оборону немцев почти без потерь, якобы изобретенный французами. Ответ Клемансо был точным и по-французски изящным:  «передайте министру Ллойд-Джорджу, что он дурак». Только дурак мог бы подумать, что одерживать победу над первой армией Европы можно без потерь.

В войнах, которые вела Россия, конечно, тоже бывало много неоправданных потерь, объясняемых неспособностью полководцев. Но все свои главные потери Россия несла в борьбе с сильнейшим технически, а зачастую и численно превосходящим противником. Такому противнику оставалось противопоставить только жертвенную стойкость и упорство. Про такие потери сильно сказал один из лучших полководцев Европы  XVIII в Фридрих Великий, ставший из противника России ее союзником: «русского солдата мало убить, его еще и повалить надо».

Цена поражения на самом деле всегда бывает выше цены победы. Вторая мировая война дала здесь наглядные цифры. Франция потеряла на полях сражений около 100 тысяч человек, а в оккупации – около полумиллиона. Польша потеряла в боях также 100 тысяч, а в оккупации около пяти миллионов! Югославия, разбитая за две недели, в бою потеряла несколько десятков тысяч солдат, а затем в оккупации около 1,7 млн. своих граждан. Да и потери СССР в 27 млн. распределяются примерно так: на фронте около 10 млн., в лагерях для пленных – 3-4 млн., остальное – мирное население, погибшее в оккупации и в зоне боевых действий.

Победа надолго остается в сознании одержавшего ее народа, окрыляет и вдохновляет на новые свершения. В России XVIII век прошел под знаком побед сначала императора Петра, затем императрицы Екатерины. Половина XIX века прошла под знаком побед над Наполеоном. Эти победы объединяли народ и власть и разные сословия между собою. Напротив, поражения в Крымской и Японской войне представили благоприятную почву для революционной пропаганды, для дискредитации верховной власти и для разжигания классовой борьбы. И во Франции поражение во франко-прусской войне 1870 г привело к революции, и у нас поражение в Японской войне привело к тому же. Поражение слишком часто открывает двери революции, смуте, междоусобной войне, превращает войну внешнюю в войну гражданскую, самую страшную. И наоборот, победа предотвращает революцию, делает гражданскую войну невозможной. Наше время наглядно показывает, как умело пользуются этим творцы глобального миропорядка. Потерпевшие поражения от них страны, вроде Югославии, Ирака, Ливии, отнюдь не обрели мира, хотя бы худого, но были обречен на изнурительную междоусобную брань, конца которой пока до сих пор не видно.

Победа окончательная есть дар, нисходящий свыше, которого надо быть достойным, и не только чтобы его заслужить, но и чтобы уметь его сохранить. В России часто не умели  охранять дары Божии, в том числе и этот. Легко утрачивали плоды тяжелых побед, одержанных предками. Спустя время, приходилось начинать заново, страдать и подвизаться, чтобы победить. Но этот процесс подвига, труда, страданий и самой смерти, венчаемый, однако, общей победой, имел и христианское содержание, уподоблял в каком-то смысле человека страждущему и победившему Спасителю. Страдание без победы, с одним развоплощением человека и растворением его в нирване, имело бы буддистский смысл, с его глубоким пессимизмом. Христианское же оборончество потому и оптимистично, что взирает на пример Христа-Победителя и ждет разделить плоды Его победы, если не в этом, то в будущем веке.