Православные полемисты всегда противопоставляли римскому католицизму православие как соборную церковь, а не папскую, как церковь братской любви и согласия, а не принудительного подчинения папской власти. Этот идеальный образ православия весьма привлекателен для христианской души и полностью соответствует евангельскому образцу. Но вот насколько он соответствует и историческим фактам? Можно ли сказать, что главная православная церковь – Константинопольская, на которую всегда равнялись и до сих пор равняются все православные церкви Востока, хоть в какой-то степени приближалась в течение своей 17-вековой истории к этому идеалу и была чужда папистских притязаний?
В последние годы в связи со спорами об украинской автокефалии, представители Константинопольского патриархата вновь громко озвучили претензии на свое исключительное и безоговорочное лидерство в мировом православии, включая сюда право вмешиваться в дела других поместных церквей и служить для них последней судебной инстанцией, пересматривать решения их соборов, изменять многовековую православную традицию, даровать автокефалию тем, кому захотят, или отбирать такой статус, даже если он был выдан несколько веков назад, - в общем, «вязать и решить» все вопросы по своему усмотрению. При этом свое право на исключительное лидерство в православном мире Константинополь обосновывает на православной традиции и предании. Поэтому представляет интерес исторический разбор претензий Константинопольской кафедры. Начать придется с эпохи Вселенских соборов.
Новая имперская столица, но не апостольская кафедра
Постройка Константинополя, как новой столицы восточной половины Римской империи была в основном завершена в 335 г. До этого со времен императора Диоклетиана такой столицей была Никомидия. Константинополь возник на месте полностью разрушенного в ходе войны Константина с Ликинием небольшого городка Византия. Византий входил в округ Фракия с центром в городе Ираклия. Поэтому до конца IV века епископ Константинополя формально считался подчиненным Ираклийскому митрополиту. Его возвышение было связано исключительно со статусом имперской столицы, «городом царя и синклита», как это прямо и утверждалось в канонах II и IV Вселенских соборов. Соперники Константинополя, особенно из Римской и Александрийской церкви, отмечали, что он не был апостольской кафедрой, т. е. церковью, ведущей свое непрерывное начало непосредственно от апостолов Христовых. Таковыми на Востоке были, прежде всего, Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская кафедры (а также Ефесская, Фессалоникская, Коринфская и другие, упомянутые в Новом Завете). Первый Вселенский собор в Никее (325) утвердил вслед за Римской кафедрой старшинство Александрии и Антиохии, ничего не сказав о Константинополе, которого пока еще не было.
Соперники Константинополя пытались этим доказать, что его позднейшее возвышение произошло не по Божественному установлению, а по чисто человеческому. Полностью с этим согласиться нельзя. Сама кафедра первого Рима возвысилась именно по такому же «столичному» признаку, ибо можно уже считать исторически доказанным факт, что основана она была не кем-либо из двенадцати апостолов. Последующая история показала промыслительность постройки новой столицы и ее церкви, сыгравшей огромную роль в утверждении христианства на Востоке. Многовековая история Константинополя в эпоху религиозных смут и варварских нашествий явно проходила под действием Промысла. И ничего плохого в возвышении столичной кафедры нет. Но покров Божий и над отдельным христианином, и над целой поместной церковью еще не означает одобрения свыше всех ее претензий на первенство над другими, тем более таких претензий до скончания века. Царство Божие может и отниматься от тех, кто не приносит плодов его.
Очевидно однако, что в отличие от Рима, Александрии и Антиохии, Константинополь не имел славной христианской традиции, идущей от апостолов и мужей апостольских, не имел сонма собственных мучеников, плеяды отцов, апологетов, не имел своей богословской школы. Своим возвышением он был обязан только близостью своего епископа к христианскому императору. Здесь открывались широкие возможности по церковному строительству, но здесь же таилась и опасность обмирщения. Столичный епископ легко мог превратиться в угодливого придворного при царском дворе и одновременно – в сурового господина для подчиненной ему паствы и сопастырей. Трудно было не превратиться в такого деятеля.
Неудивительно, что с самого начала Константинопольские епископы были представлены отнюдь не светлыми личностями. Первым столичным епископом был Евсевий (бывший Никомидийский), положивший начало новому типу «придворных епископов», мастер придворных интриг, покровитель ариан, заклятый враг св. Афанасия Великого. За ним на протяжении около сорока лет тянутся подобные же преемники: Македоний, известный в истории лидер ереси «духоборчества», Евдоксий, Демофил, которых не любит вспоминать официальная история Константинополя. С одной стороны, они враги Никейского исповедания, покровители арианства, с другой, – человекоугодники перед светской властью и волки по отношению к собратьям и пастве. На этом темном фоне вскоре блеснули два ярких луча света: святители Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, которым глубоко чуждо было всякое лицемерие и роскошь и для которых Христос был всем. Оба пробыли в столице не долго, оба стяжали любовь народа и ненависть придворных интриганов и завистников, и оба были изгнаны. Их судьба, в особенности же история изгнания Златоуста, отвергнутого большинством столичного духовенства и монашества, а не только придворными кругами, отнюдь не прибавила славы столичной кафедре.
Итоги эпохи Вселенских соборов для Константинополя
До сих пор представители Константинополя для обоснования своих притязаний ссылаются на 28 правило IV Вселенского собора в Халкидоне. В этом каноне утверждается право столичного епископа рукополагать митрополитов в трех соседних округах: Фракии, Понте и Асии, а также управлять церквами в «землях варваров». На тот момент под этими землями понималось только северное Причерноморье, а сейчас-то подразумевается вся планета, от Канады до Австралии, любая диаспора любого православного народа, на которую Фанар пытается простереть свой омофор, ссылаясь именно на это самое правило, за неимением чего-либо лучшего! Кроме того, в 28-м каноне утверждается равенство чести «Нового Рима» с первым Римом при сохранении первенства древней столицы, но уже с «обгоном» по чести Антиохии и Александрии.
Хотя этот канон и принят Халкидонским собором, но равнять его по значению со знаменитым Халкидонским Оросом – вероисповедным документом, ни в коем случае нельзя. Орос несет на себе печать вразумления отцов собора свыше, уясняет важнейший догмат о воплощении Христа. Канон же является явным делом рук человеческих, касается дел земных, конкретного церковно-административного деления территорий в те времена. Церковные историки Болотов, Лебедев, Поснов, Карташов отмечали, что 28 канон был принят на отдельном заседании, после отъезда римских легатов и в отсутствие митрополитов указанных областей, низложенных ранее за соучастие с Диоскором в его безобразиях на «Разбойничьем» соборе 449 г. То есть, принят он, по сути, не вполне законно. Римская церковь его не признала сразу. Позднее патриарх Константинопольский Анатолий униженно упрашивал в переписке папу Римского Льва (главного вдохновителя Халкидонского собора!) признать и этот канон, но безуспешно. Даже для того времени этот канон был продуктом не слишком честной церковной политики, неприемлемой для многих сопастырей. Тем более странно усваивать ему какое-то вечное значение, имеющее силу спустя более полутора тысячелетий!
Этот сомнительный канон ознаменовал торжество столичной кафедры над древнейшими кафедрами Востока, Александрией и Антиохией, в борьбе с которыми «Новый Рим» «обрел право свое». Этот же канон положил начало борьбе за первенство с «Ветхим Римом». Современники хорошо знали автора этого документа. Патриарх Анатолий, «протолкнувший» его, был прежде представителем в Константинополе Александрийского папы Диоскора и активным участником «Разбойничьего» собора в Ефесе (449). Тот собор завершился физическим насилием над законным Константинопольским патриархом Флавианом, который очень вскоре скончался. Анатолий был рукоположен на место умученного Флавиана незаконно даже с формально-канонической точки зрения, не говоря уже о моральной. Через два года на соборе в Халкидоне он, трезво оценив резко изменившийся расклад сил, бросил своего бывшего патрона Диоскора и перешел на другую сторону, сохранив тем самым за собою положение столичного архиепископа. При этом за патриархом Анатолием остается заслуга православного догматиста, сторонника Халкидонского исповедания, церковного песнописца, автора многих стихир. Но его церковно-политическое наследие никак не является образцом для подражания. Это не прямой и честный путь святых Григория и Златоуста, предшественников Анатолия по кафедре.
В личности патриарха Анатолия, как в зеркале, отразились антиномичные черты будущего «церковного князя». С одной стороны, знание догматических тонкостей православия, красоты его богослужения, свой личный вклад в эти области, а с другой – нравственный минимализм, переходящий в непорядочность, изощренное церковное политиканство. Характерно, что именно Анатолий первым из Константинопольских архиереев принял титул патриарха, и он же обозначил основную церковно-политическую линию этой церкви.
Объективно столичная церковь в V-VII веках оставалась единственной православной церковью на Востоке посреди разбушевавшегося монофизитского моря. Но в этом скорее заслуга православных императоров, начиная с Маркиана и Льва I, которые, несмотря на ряд компромиссов, не допустили в столице торжества монофизитства. Роль столичных патриархов в борьбе с христологическими ересями первою явно не была.
Историки подсчитали, что за время эпохи Вселенских соборов около двадцати патриархов Константинополя были персонально анафематствованы этими самыми соборами за ереси (арианство, несторианство, монофизитство, монофелитство, иконоборчество). Для сравнения из Римских пап под анафему Вселенского собора (VI) попал только один Гонорий. Для поднятия своего престижа Константинопольская патриархия канонизировала почти всех остальных своих патриархов, хотя среди них было много далеко не святых по своим нравам персонажей, как например, Арзакий и Аттик – лютые враги и гонители Златоуста и его сторонников, незаконно занимавшие его место. Или тот же Анатолий и подобные ему иерархи времен господства монофелитской и иконоборческой ереси, которые вовремя оставили проигравший еретический лагерь, перешли на православную сторону и, как иронизировал Вл. Соловьев, подобно работникам одиннадцатого часа, приняли полную мзду – канонизацию во святых. Во всяком случае, пятивековой период (IV-IX век) эпохи Вселенских соборов не прибавил славы Константинопольской кафедре, не подтвердил ее претензии на лидерство среди христиан Востока.
На этом фоне странно выглядит титул «вселенского патриарха», дарованный в 590-е годы императором Маврикием патриарху Иоанну Постнику. Титул был дан царской милостью, а не церковным собором, и однако же, «прилип» к самому патриарху и его кафедре навсегда так что современные представители Фанара называют свой патриархат не иначе, как вселенским, экуменическим, а не Константинопольским. Размытость формулировки такого титула давала простор для самых широких его толкований, ведь ойкумена-вселенная означала и всю империю ромеев, и всю вообще населенную людьми землю. Против этого титула резко выступил св. Григорий Великий (он же Двоеслов), папа Римский, указывая, что такой титул дает право его носителю претендовать на полную и единоличную власть во всей церкви. Патриарх Иоанн оправдывался, что это титул лишь почетный, не имеющий реального содержания. Реального содержания титул, действительно, никогда не имел, но последующая история показала, что опасения папы Григория были основательны. Ведь проблема не в реальном содержании титула, а в самоощущении его носителей, ведь даже после падения империи ромеев Константинопольские патриархи верят в свои церковные права над христианами всей ойкумены, всей планеты.
При этом в самой империи ромеев, в канонических пределах Константинопольского патриархата, авторитет его предстоятелей стоял весьма не высоко. Подтверждением тому служат письма преп. Феодора Студита римским папам конца VIII – начала IX века, где лидер столичного монашества столпом православия исповедует, безусловно, Римскую, а не Константинопольскую кафедру. В течение IX века такую же позицию занимала партия «игнатиан», затем в начале X века партия «николаитов» (см. об этом в нашей книге выше). Эти партии, составленные из монахов-ревнителей, жаловались на своих патриархов в Рим, признавая за папами право последнего церковного суда. Заметим, что теперь речь шла уже не о ересях (как во времена св. Афанасия), а о гораздо менее значимых вопросах. Однако Риму, видимо, такие постоянные апелляции с Востока понравились. Римские апологеты всю эту историю хорошо помнят до сих пор. И можно положительно утверждать, что этот вклад греков в становление Римского папизма весьма значителен. Парадоксальным образом самоутверждение восточного папизма утверждало папизм западный!
Изучая отношения Константинополя с Римом в период от основания Константинополя (335) и до «разделения церквей» (1054), историки подсчитали, что из этих 720 лет упомянутые кафедры находились в общении 270 лет, а 450 лет были в разрыве. Причем эти годы складываются из десятилетий пребывания Константинополя в ересях (осужденных после вселенскими соборами), а также в конфликтах по поводу ряда патриархов, свергнутых, но поддержанных Римом (например, двадцатилетний разрыв из-за низложения Златоуста, которого поддерживал папа Иннокентий). Неправда Рима проявилась только с IX века, когда папа Николай явно обнаружил притязания на абсолютную власть и поддержал партию «игнатиан». Большая же часть разрывов той эпохи произошла по вине Константинополя.
Конечно, история церкви не сводится к статистике, как и сам организм Церкви не сводится к церковной организации, возглавляемой иерархией. В Константинопольской церкви в эпоху Вселенских соборов кипела активная церковная жизнь, подвизались ревнители благочестия, богословы, полемисты, песнописцы, составившие заслуженную славу этой церкви. Но здесь речь идет не о подвижниках, а о предстоятелях этой церкви и об их претензиях быть эталоном православия (т. е. по сути о догматической непогрешимости) и об их власти за пределами своего патриархата (тех самых областей Фракии, Понта и Асии, указанных в 28 каноне Халкидонского Собора, а далее – по всем пунктам). Так вот, история эпохи Вселенских соборов показывает, что ни столпами догматического православия, ни образцами евангельского пастырства, ни просто нравственно-цельными личностями, способными отстаивать идеи и принципы, большинство из них не являлось. Эпоха Вселенских соборов оставила Константинопольскую кафедру в большом «минусе».
Догмат или исторический факт
Профессор В. Болотов так сформулировал отличие папства от патриаршества: «Папство есть догмат, патриаршество есть исторический факт. Папство говорит, что оно должно быть, патриаршество говорит, что оно есть в силу определенных исторических причин». Посмотрим с этой точки зрения, как характеризовало себя само Константинопольское патриаршество.
Начать нужно с того, что формально догмат о папской непогрешимости был принят первым Ватиканским собором как раз во времена проф. Болотова, а до этого отражался только в общепринятом римском предании, не на уровне формального догмата, то есть, в тех же формах, что и претензии Константинополя. Конечно, имея весьма не светлую историю, Константинополь, подобно Риму, не посмел бы утверждать свой примат на уровне догмата. Во-первых, Рим был апостольской кафедрой, во-вторых, самой уважаемой церковью доникейской эпохи, в-третьих, признанным лидером в утверждении ортодоксии в эпоху Вселенских соборов. Хотя и эти исторические заслуги не оправдывают папистских притязаний на власть и непогрешимость, но ничего из этих трех заслуг у Константинополя не было. И довольствоваться своим статусом только как «историческим фактом» для утверждения своего господства на Востоке константинопольским патриархам справедливо казалось недостаточным.
В толкованиях на сочинение Ареопагита «О церковной иерархии» была предпринята интересная попытка. Сопоставляя небесную иерархию из девяти ангельских чинов с иерархией церковной, сам Ареопагит составил две триады: 1) оглашенные, миряне, монахи, 2) диаконы, пресвитеры, епископы. Византийские толкователи X-XI века добавили к ней триаду третью, так сказать, недостающую: 3) митрополиты, архиепископы, патриархи. Тем самым, патриарший сан уподобился (сравнялся?) с чином херувимов, далеко оторвался от епископского сана. Патриарх, по сути, становился епископом над епископами, никак не первым среди равных. Формально это не провозглашалось догматом, но частью предания восточной церкви уже становилось.
Другим памятником, вошедшим в это предание, стали новеллы императора Юстиниана, где в частности вся христианская церковь объявлялась разделенной только на пять патриархатов – столько их входило в Византийскую империю во времена самого Юстиниана. Соответственно, власть в церкви принадлежала «пентархии» - пяти патриархам. Это учение не соответствовало исторической действительности уже во времена Юстиниана: некоторые православные церкви на Западе и Востоке не входили ни в один из пяти патриархатов. Позднее с образованием поместных национальных церквей и с фактическим падением самих патриархатов это учение вообще утратило смысл. Тем не менее, оно было принято Константинополем на вооружение и в наши дни снова громко заявлено на совещании «пентархии»: предстоятелей Константинопольского, Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского патриархатов и Кипрской архиепископии, что высшая власть в православии принадлежит именно этой пятерке. Хотя ни в постановлениях Вселенских соборов, ни в трудах св. отцов той эпохи ничего на эту тему нет.
Такой памятник Византии, как «Епанагога», принятый в свод законов императором Василием Македонянином, а составленный патриархом Фотием, подчеркивает особые права столичного патриарха, как хранителя и гаранта православия. Во-первых, он говорит о симфонии только царя и патриарха - в отличие от 6 новеллы Юстиниана, где говорилось о симфонии царства и священства, причем под последним понимался весь епископат. Во-вторых, «Епанагога» говорит, что только патриарх носит в своем служении образ Христа, а другие епископы – только образ апостолов, хотя образ Христа предполагал бы и христоподражательные нравы, а не только сан своего носителя. В-третьих, патриарх наделяется особыми правами и в государственном управлении: надзирает за правоверием и наказывает за ересь. Можно понять лично патриарха Фотия, который, как мы уже видели, много пострадал от произвола того же самого императора Василия и желал бы на будущее закрепить права своих преемников. Но все же фигура патриарха явно выходит у него за пределы «первого среди равных» епископов по чести и административным правам и приобретает уже сакральное значение. И как бы в насмешку над этой декларацией сын Василия Македонянина, император Лев Премудрый, согнав с патриаршества самого Фотия, поставил вместо него патриархом своего шестнадцатилетнего брата Стефана. Вот такой мальчик, носитель «образа Христа»!
Патриарху Фотию принадлежит и мнение, что царство от греков не отнимется до скончания века, что «второй Рим» будет оставаться лидером православия до конца мировой истории. Это мнение также прочно вошло в греческое предание и самосознание, несмотря на очевидные исторические факты, что царство от них отнялось уже пять с половиной веков назад и, видимо, навсегда.
К этому культу патриаршества примыкают и послания патриарха Филофея на Русь, относящиеся к 1370-м годам. Исследовавший их профессор И. Мейендорф указывал, что, обосновывая свою власть над землями варваров, патриарх Филофей рисует картину совершенно «восточного папства», почти ничем не ограниченного. Это опять же не догматический документ, а церковно-политическое послание Константинополя «варварам», которые, якобы, кроме языка самохвальства и угроз, ничего не понимают. Но такого рода документы, периодически появляющиеся из константинопольской патриаршей канцелярии, отражают ее самосознание и тоже входят в предание этой церкви.
С XI века для обоснования равночестности с Римом рождается легенда, что предшественница Константинопольской церкви – христианская община города Византия якобы основана самим апостолом Андреем. Хотя никаких свидетельств в пользу этого утверждения из документов II-IV века извлечь, разумеется, невозможно. Да и позже, в эпоху Вселенских соборов, никто ничего подобного не знал. Но после разрыва с Римом эта легенда также прочно входит в восточное предание для оправдания претензий Константинополя на первенство, как якобы апостольской кафедры. Она попадает в синаксари и прологи, т. е. в чтения для простого народа.
Все из вышеупомянутого о первенстве Константинополя и его патриарха не фиксируется в каких-либо вероопределениях, не принимается на соборах в качестве нового догмата. Тем не менее, эти положения входят в достаточно растяжимое церковное предание и откладываются в сознании церковного народа наряду с вероисповедными истинами. Исторический факт плавно переходит на уровень догмата. Формальный статус догмата значит здесь уже не столь много.
Результат такой эволюции церковного сознания наглядно иллюстрирует случай, приводимый Стефаном Герлахом, немецким профессором-теологом, работником посольства в Стамбуле в 1570-х годах. Герлах имел длительные доброжелательные беседы с тогдашними ведущими богословами Константинопольской патриархии – отцом и сыном, Иоанном и Феодосием Зигомола. Среди прочего они ему заявили, что если бы и сам Христос сошел на землю и стал бы проповедовать противное тому, что мы, греки, приняли от своих предшественников, то мы не поверили бы и самому Христу. О том, что именно так и поступили иудеи, современные Христу, эти ведущие богословы почему-то не подумали. А может быть, они в такой форме как раз критиковали устоявшееся в их времена заблуждение? В любом случае перед нами дана оценка греческого церковного сознания изнутри – и это важно.
Спор с Римом из-за территорий и власти
С IV века границы церковных владений приводились в соответствие с административным делением Римской империи. Император Константин оставил в силе деление императора Диоклетиана, в соответствии с которым на Балканах к восточной половине империи относилась только область Фракии, а остальная часть Балкан, включая Ахаию и Иллирик, относилась к западной половине. Тем самым, собственно Греция и Македония оказались в церковном подчинении римских пап. И действительно, епископы Фессалоник и Афин в IV-VII веках ездили на соборы в Рим, а не в Константинополь, получали от пап звание «викариев апостольского престола».
В 730-х годах ситуация изменилась. Император-иконоборец Лев Исаврянин, желая наказать римских пап за их сопротивление иконоборчеству, издал указ, по которому все Балканы, а также Сицилия и Южная Италия передавались в церковное управление Константинопольским патриархам, согласным с политикой императора. На VII Вселенском соборе (787) папские легаты поставили перед патриархом Тарасием вопрос о возвращении территорий, похищенных у пап императором-еретиком. Патриарх Тарасий постарался затянуть и замять этот вопрос. Положение партии иконопочитателей было тогда весьма шатким, и подобные «репарации» Риму с их стороны могли вызвать взрыв возмущения и смену власти.
Вновь к этому вопросу вернулся папа Николай в 857 году, получив в свои руки сильный козырь – апелляцию свергнутого царской властью патриарха Игнатия, на занявшего столичный престол нового патриарха Фотия. Папа прозрачно намекал Фотию, что тот получит признание от Рима, только если вернет Балканы, Южную Италию и Сицилию. Фотий, как государственный деятель Византийской империи, конечно, на такие уступки не пошел. В конце концов, спор решили арабы, захватившие Сицилию и Южную Италию.
Спор патриархатов за территории шел параллельно с борьбой за эти же земли Византии с империей Каролингов. Пастырские соображения почти не учитывались. Конечно, папские притязания на Балканы, давно утраченные Римской империей и заселенные уже новыми народами, были не убедительны с пастырской точки зрения. Но и претензии Константинопольских патриархов на те же территории основывались на таких же меркантильных расчетах. Просвещать славян и окормлять их в духе Христовом в патриархии всерьез не собирались (о чем также см. в нашей книге выше). Последующая история Болгарской церкви это убедительно показала.
Вновь вопрос о церковных владениях в Южной Италии всплыл накануне «разделения церквей» в 1054 г. Как убедительно показали труды церковных историков Скабалановича, Лебедева, Поснова и др., инициатива разрыва исходила от Константинополя. Стремясь удержать под своей властью остатки италийских епархий, патриарх Михаил Керулларий пытался убедить тамошних жителей в еретичности латинского обряда. По его поручению архиепископ Лев Охридский написал сочинение о еретичности латинской практики служения на опресноках и поста в субботу. Показательно, что об исхождении Святого Духа (filioque) речь еще не шла. Это сочинение, адресованное епископу Иоанну Транийскому, активно распространялось в Италии, не только в греческих, но и в латинских приходах – и ожидаемо спровоцировало взрыв. Момент для нападения был выбран удачно: тогдашний папа Лев IX попал в плен к норманам, где и умер позже, и папский престол был в значительной степени парализован в управлении церковью.
Стоит сказать и о самом Михаиле Керулларии, которого даже сами греки не дерзнули канонизировать. Выходец из византийской аристократии, участник одного из многих неудачных придворных заговоров, он в свое время попал в тюрьму, а затем в монастырь. С восшествием на престол своего товарища по заговору Константина Мономаха он внезапно стал патриархом. Именно Михаил первым присвоил себе некоторые внешние атрибуты царской власти: красную обувь, красные чернила для подписи и др. Сама хиротония его сопровождалась интересными подробностями, которые сохранили византийские хронисты. При хиротонии на шею и главу ставленника возлагается открытое Евангелие, письменами вниз. Византийцы верили, что текст (левый верхний абзац), на котором раскрылась книга, предскажет будущую судьбу иерарха. В данном случае открылся абзац от Матфея: идите от Меня проклятые в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25, 41)! Хиротонию не прервали, но слова запомнили. Вскоре после хиротонии, на праздник Пасхи 1052 года молния ударила в крест и купол храма св. Софии. Еще через несколько месяцев в храме случился большой пожар. Все вместе эти знамения должны насторожить не только суеверных византийцев. Но главное, сами дела патриарха Михаила не дают оснований почитать его за богоугодного пастыря, тем более – каким-то столпом православия. Через несколько лет после разрыва с Римом он составил заговор против нового императора – Исаака Комнина в пользу своего племянника. Заговор опять был раскрыт, и патриарх-интриган окончательно лишился своего поста и был отправлен в монастырь.
Но вернемся к событиям лета 1054 года. Тогда патриарх Михаил закрыл несколько храмов латинского обряда в Константинополе, которыми пользовались западные паломники и купцы. При этом чиновники патриархии допустили кощунство, рассыпав по полу и поправ ногами латинские облатки – Св. Дары на опресноках. Подробности этого инцидента приводит проф. Скабаланович []. Эта провокация ожидаемо вызвала ярость латинян: известное письмо папы Льва, написанное им из заключения незадолго до смерти. Затем последовала пресловутая анафема от имени папы (к тому времени уже умершего) папского легата кардинала Гумберта, которые подробно разобраны православными полемистами. Эти латинские документы преисполнены ненависти к греческим конкурентам и папских притязаний на власть. Они также заслуживают осуждения. Но нужно понимать, что написаны они не в ходе академического диспута, а в ходе жестокой борьбы за власть между церковными центрами и в ответ на кощунственные и агрессивные действия Керуллария. И из того, что латиняне были неправы, никак не следует, что были правы греки. Перед судом Евангелия и перед судом добросовестной истории неправы были обе стороны. Историки согласны, что именно патриарх Михаил умело провоцировал властолюбивых латинян на такой шаг, как анафема. При этом, хотя анафема касалась персонально самого Михаила и его близких сообщников, но он сумел представить латинских «агрессоров», как анафематствующих всю восточную церковь.
Ответная анафема Михаила Керулария на папу и Римскую церковь была принята на заседании Синода из 23 членов. Собирать какой-либо всеправославный собор по такому важному вопросу не стали. И позднее в течение четырех веков до падения Константинополя этот вопрос на широком соборе не обсуждался. Уже современник патриарха Михаила Антиохийский патриарх Петр возражал против разрыва с Римом и предлагал созвать большой собор, но его проигнорировали.
Показательно, что обвинения латинян в ереси шли тогда в таком порядке: 1) опресноки, 2) пост в субботу, 3) filioque. Совершенно отсутствовал пункт о папском примате, точнее о первенстве папской власти, хотя этот принципиальный вопрос уже однозначно был выражен в латинских документах на тот момент, и латинское учение здесь было не совместимо с православной экклезиологией. И в дальнейшем в течение четырех веков, даже на Флорентийском соборе, этот вопрос греками не поднимался или не оспаривался. Очевидно «папского слона» не примечали именно потому, что Константинопольский патриарх сам претендовал на роль восточного папы. К тому времени восточные патриархи, как правило, назначались из Константинополя, а сами патриархаты Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский, ставшие лишь бледной тенью былого, фактически утратили свою самостоятельность и всякое значение. Столичный синод решал все вопросы церковной жизни, а редкие и непредставительные соборы играли лишь вспомогательную роль. Противопоставление: у нас, мол, не папская, а соборная церковь, - осталось лишь в сочинениях некоторых православных полемистов для сугубо внешнего употребления. Качественная разница с римским папством была утрачена. Осталась лишь разница количественная, причем в этом количественном сравнении Рим выглядел на порядок солиднее.
Конечно, причины разрыва Рима с Константинополем в XI веке были разнообразными и не сводимы только к соперничеству патриархатов. Сказалось культурное различие греков и латинян, разница в национальной психологии и менталитете. Но Константинопольский престол сыграл в этом роковом разрыве свою ведущую роль, так же как и до этого в разрыве с негреческим христианским Востоком. Впоследствии, декларируя на словах борьбу за церковную свободу от папских притязаний, Константинопольский патриархат скорее боролся за утверждение собственной власти над всем Востоком, во многом аналогичной власти папской. Орудием этой борьбы были многообразные интриги византийского образца и поддержка в народных массах религиозно окрашенного греческого шовинизма. (Кстати, западное папство было свободно от какого-то итальянского национального шовинизма).
Да, с Римом были догматические различия, самым значительным из которых на тот момент был вопрос об исхождении Святого Духа. (Это в наши дни римокатоликов от православных отделяют еще и новые латинские догматы о Богородице, о чистилище и о папском примате, в совокупности, вероятно более серьезные). До XI века эти различия спокойно терпелись и не выносились на широкую публику, ибо были понятны лишь узкому кругу богословов. После Керуллария в борьбу патриархатов вовлекаются народные массы под флагом борьбы с ересью. Подобным образом в свое время лидеры монофизитства вовлекли массу простонародья и монашества в борьбу против «ереси Нестория и Халкидона» за свое «кирилловское православие». И если в XI веке список латинских ересей составлял всего три пункта, то уже к XII веку он расширился до 60 с лишним. Хотя при этом параллельно продолжались переговоры о «соединении церквей» и в XII, и в XIII, и в XIV веках, и вплоть до самой Флорентийской унии и падения Константинополя. Простые прихожане воспитывались в обрядовом благочестии и неприязни ко всем чужим, а церковные верхи вели свою политическую игру, пытаясь воспользоваться при случае и услугами «еретиков-латинян», когда это было им выгодно. Все, как и теперь.
Результатом такой политики стал малоизвестный теперь погром латинян в Константинополе в 1182 году. Подтолкнул к погрому очередной дворцовый переворот, совершенный Андроником Комнином, который с изощренной жестокостью убил вдову и сына предыдущего императора Мануила Комнина. Толпа греков разгромила латинский квартал – Галату, убила около двух тысяч купцов и паломников, разгромила латинские храмы, разграбила товары. Больные латиняне из госпиталя были выброшены в море и утоплены, около четырех тысяч католиков были проданы в рабство туркам! Патриархия не пыталась остановить это преступление и не осудила его. Случившийся через 22 года захват Константинополя крестоносцами и его грандиозное разорение были карательным ответом на погром 1182 года. Латинский погром далеко превзошел погром греческий, но это количественное, а не качественное различие. И то, и другое суть черные страницы христианской истории, не имеющие оправдания. Зверства и безобразия западных крестоносцев, грабивших Византию, известны и достойны всякого осуждения. Но и греки платили им той же монетой, когда только могли. Акад. Ф. И. Успенский приводит пример правителя Коринфа Льва Сгура, который в 1220-е годы захваченных в плен латинян, в т. ч. Монахов и священников распинал на крестах. И это – защитник православия?
Думается, русскому православному христианину нет нужды в этом историческом «матче» Константинополя с Римом болеть за «сборную Византии».
При этом весь XIII век с перерывами Константинопольская патриархия вела переговоры с курией, которые завершились Лионской унией 1272 года. Подписывая эту унию вместе с лидерами патриархии, император Михаил Палеолог тайно подготовил и профинансировал «Сицилийскую вечерню» - коварное истребление руками местной мафии участников нового крестового похода, собравшихся на Сицилии (1274). Циничная ложь и вероломство суть все-таки более тяжкие грехи, чем заблуждения в области догматов. Еще блаженный Августин Гиппонский на тезис, что еретики не спасутся, отвечал вопросом: а спасутся ли православные лицемеры? Именно Михаилу Палеологу принадлежит выражение: «благочестие, окаменевшее в маске». Это была характеристика византийского православия.
В XIV и XV веках продолжалась такая же церковно-дипломатическая игра с Римом: переговоры с папами об унии ради политических выгод и одновременно проповедь среди простого народа о латинских ересях. Между тем массы народа на византийских территориях в эти годы уходили в настоящую дуалистическую ересь богомильства, родственную манихейству, а на территориях, занятых турками, переходили в ислам. Вот где православие несло главные людские потери! В самом же Константинополе церковные иерархи обсуждали вопрос, что предпочесть: подчинение «папской тиаре» или «султанской чалме».
Известно, что одновременно с Ферраро-Флорентийским собором (1437-39), собранным папой Евгением IV, проходил представительный собор в Базеле, где со всей Европы собрались богословы, князья, духовенство и миряне, представлявшие оппозиционное папе «соборное движение». Константинопольская делегация могла бы поехать и в Базель, поддержать антипапскую оппозицию и получить военную помощь. Вместо этого она поддержала папу Евгения, подписала новую унию и помогла папе задавить «соборное движение». Этим поступком она еще раз уронила авторитет своей церкви в глазах анти-папской Европы. Подписание унии с папой подтвердило, что сама идея папства никогда не вызывала отторжения у Константинополя, никогда не рассматривалась им с евангельских позиций, а вот как раз широкое соборное движение с публичным обсуждением спорных вопросов и с зауженным полем для закулисных интриг было ему чуждо.
Тогдашний христианский Запад был многообразен, а не един. Был папский престол со своей политикой господства над всеми, были его сторонники. Но были в немалом числе христиане, воспитанные в западной церковной традиции, но искренне искавшие Христа и готовые на подвиг ради своей веры – и при этом недовольные папским искажением христианского духа. И вот, для таких людей византийское православие оказалось крайне непривлекательным из-за лживости и вероломства его возглавителей. Спустя полвека идейные наследники западных противников папства стали протестантами, а спустя век даже пытались обращаться к Константинополю с предложением религиозного диалога – и, разумеется, безуспешно.
В результате своей чрезмерно лживой политики Византия осталась почти без помощи перед последним турецким штурмом 1453 года. Хотя и в этой последней обороне Константинополя главную роль сыграли итальянские и испанские добровольцы в количестве полутора тысяч человек, которые 50 дней обороняли город от стотысячного турецкого войска.
Церковь – мать или мачеха?
Для обоснования своей власти над славянскими народами Константинопольская патриархия всегда претендовала на звание «церкви-матери» ...
скачать книгу полностью |
